В.Г. Мирзоев
“Былины и летописи. Памятники русской исторической мысли”
Москва, "Мысль", 1979.

К оглавлению :: На следующую страницу

БЫЛИНЫ. СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Былины фиксируют (в объективном смысле) наличие классов и классовой борьбы, антагонизм бедных и богатых, угнетенных и угнетателей. Несправедливость существующего общественного строя — частая тема былин. Эпос раскрывает довольно напряженную внутреннюю обстановку, чреватую постоянными столкновениями низов и верхов. Социальная борьба в обществе проявляет себя в различных формах. Былины подчеркивают постоянный страх, который испытывают князья и бояре перед возможным возмущением народа. Недовольство «голытьбы» своим нищенским, угнетенным положением выливается в частые конфликты и в общие восстания «черни». Народные бунты, как это видно из былинных рассказов, носят стихийный характер. Угнетенные не сознают еще своих общих интересов, действуют неорганизованно, не представляя себе сколько-нибудь ясно целей борьбы. Былины указывают на слепой, всесокрушающий протест, в который выливается народное негодование.

Эпос обращает внимание на решающую роль народа в жизни страны, на его трудовые и ратные подвиги и в то же время на тяжелое положение, в котором он находится, как на важнейшую коллизию в жизни общества. Гордость за великие народные подвиги в эпосе перемежается с горечью, вызываемой бесправным и тяжелым состоянием народных масс — истинных создателей общественного богатства. Эпос сталкивает между собой крестьянскую и аристократическую

идеологии, рисуя различное отношение к окружающей действительности, к социальному строю общества. Борясь за единство страны внутри и за укрепление государства вовне и в этом смысле оказывая содействие княжеской власти, народ не хотел и не мог безропотно терпеть угнетение и насилие, которые эта власть несла ему. Вот почему народные богатыри, верой и правдой служа князю Владимиру, нередко выступают подчас и против него и даже становятся во главе народных восстаний. Эти сложные отношения между государственной властью и подданными довольно четко выражены в былинах.

Крестьянскому труду непосредственно посвящена знаменитая былина «Вольга и Микула», представляющая собой гимн земледельческой деятельности, традиционно прославляемой с глубокой древности у всех народов. Впервые в этой былине в качестве героя выведен не воин, сверкающий боевым искусством и оружием, а богатырь-пахарь, вызывающий глубокое восхищение своим мирным трудом, мастерством возделывания земли, перед которым блеск князя и его дружины, занятой ратным делом, кажется мишурным и даже ничтожным:

А орет в поле ратай, понукивает,
С края в край бороздки дометывает,
В край он уедет — другого не видать,
То коренья, каменья вывертывает,
Да великие он каменья вси в борозду валит.
У ратая кобылка соловенька,
Да у ратая сошка кленовая,
Гужики у ратая шелковые [1].

Былина поднимает здесь изображение земледельческого труда до героического, до пафоса созидания. Она противопоставляет мирный труд ратному, крестьянина — воину, мир — войне. Былина о Вольге и Микуле показывает две идеологии, два мировоззрения: раннефеодальное, считавшее войну и военное дело единственным благородным занятием для высшего сословия, и крестьянское, видевшее в мирном труде простое, но великое по своему смыслу и значению дело, ту естественную деятельность, без которой немыслимо существование человека. Без земледелия, без хлеба насущного жить невозможно, а поэтому, сколько бы ни кичились князья и их дружинники, они ничего в конечном итоге не стоят без крестьянской работы.

Создатель былины сумел возвыситься над мировоззрением господствующих классов своего времени, преодолеть его и противопоставить ему другой мир, мир земледельческого труда, на котором тысячелетие стояла Русь [2]. Нужно ли добавлять, почему эта былина пережила века и дошла до нас? Ядро былины, свидетельствующее о народном крестьянском сознании, выразившемся особенно наглядно в понимании своей собственной силы и значения, позволяет считать это эпическое произведение поздним творением народной поэзии. Здесь перед нами выступает сравнительно зрелое общество, основным занятием которого является земледелие, причем продвинувшееся уже на север (Микула вывертывает то коренья, то каменья). Былина свидетельствует также о существовании развитых городов, причем имеет место (как бы мы сейчас сказали) противоположность между городом и деревней:

Говорил оратай таковы слова:
«Ай же, Вольга Святославгович!
Да недавно я был в городе, третьяго дни,
На своей кобылке соловою,
А привез оттуль соли я два меха,
Два меха-то соли привез по сороку пуд,
А живут мужики там разбойники,
Они просят грошов подорожныих.
А я был с шалыгой подорожною,
А платил им гроши я подорожные:
А кой стоя стоит, тот и сидя сидит,
А кой сидя сидит, тот и лежа лежит» [3].

В этом рассказе крестьянская психология противопоставляется городской, подорожная плата в городе — деревенской подорожной шалыге, городское безделье — крестьянской занятости, стремление городских таможенных крючков обобрать приезжающих крестьян — сельской честности и прямоте. Город в соответствии со своим промышленным профилем снабжает деревню изделиями ремесла, продуктами, в данном случае солью, потребность в которой, именно потому что она была тогда дефицитным продуктом, эпически преувеличена (два меха по сороку пуд).

На первый взгляд противоречивым представляется конец былины, в котором в полном несоответствии со всем ее духом Микула покидает крестьянский труд, предпочтя его службе в дружине. Противоречие это еще более кажется разительным, если вспомнить, что Микула только что произнес речь, полную пренебрежения по адресу княжеских дружинников. Для правильного понимания идейной стороны былины следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, князь не зачисляет Микулу в свою дружину, а только предлагает ему сопровождать себя в одной поездке:

Говорил Вольга таковы слова:
«Ай же, оратай-оратаюшко!
Да поедем-ко со мною во товарищах
Да ко тем к городам за получкою» [4].

Во-вторых, поездка Микулы с князем должна свидетельствовать не только объективное превосходство крестьянина над дружинниками, но и признание этого со стороны князя, что само по себе было немаловажным для сказителя и его слушателей — принужденного и угнетенного крестьянства. Простой «оратай» становится вровень с приближенными князя.

Развитое земледелие, наличие городов и таможенных застав при них, самосознание крестьянства как класса, противопоставление городской жизни крестьянской заставляют нас с уверенностью отнести рождение этой былины к периоду развитого государства. Можно еще добавить необычный для былины реалистический рассказ, отражающий действительность вплоть до деталей крестьянской жизни. Исключение составляют описание размеров поля, на котором трудится Микула, его силы, а также вступление к былине, очень напоминающее былину о Волхе Всеславьевиче. Но если первое и второе представляют собой неизбежное былинное преувеличение, то третье — вступление — несомненное заимствование из былины о Волхе, попавшее, возможно, сюда по созвучию имен Волх—Вольга. Во всяком случае вступление, трактующее об оборотничестве Вольги Святославича, к былине никакого отношения не имеет. Эта вставка ясно обнаруживается, если следовать идейному смыслу былины и тексту первоисточника — рассказу о Волхе Всеславьевиче: она начинается со слов: «Стал Вольга растеть-матереть» — и заканчивается строкой: «Сам еще Вольга во тридцатыих». Таким образом, остается следующий текст:

Жил Святослав девяносто лет,
Жил Святослав да переставился.
Оставалось от него чадо милое,
Молодой Вольга Святославгович...
Был у него родной дядюшка,
Славный князь Владимир стольно-киевский... [5]

Былина «Вольга и Микула» дошла до нас в наиболее чистом виде. Об этом свидетельствует развитие сюжета, нигде не уклоняющееся от своего направления. В былине нет ни одной вставки, кроме уже упомянутой. Отсутствие христианских, богословских формул, чисто реалистическое описание встречи князя и крестьянина подтверждают цельность дошедшего до нас рассказа, не искаженного веками устной передачи. Былина не содержит ни одного анахронизма, ни одной детали, противоречащей времени, в течение которого она была создана.

Былина «Бунт Ильи Муромца против Владимира»свидетельствует уже об элементах классового сознания эксплуатируемых масс. Нет сомнения, что она сложилась в гораздо более позднее время, чем основной цикл былин. Это одна из немногих былин, где нет борьбы с внешним врагом: сюжет посвящен только внутренним конфликтам. В столкновении народного любимца и князя Владимира выясняются причины недовольства «низов» «верхами». Илья Муромец, поводом для бунта которого было унижение его Владимиром, посадившим богатыря на нижний конец стола, открывает истинные причины народного недовольства:

Как ты, Владимир-князь стольно-киевский!
Как у тебя слуги есть пограбители,
Нисколько не стоят да за Киев-град,
Как все у тя были да изменщики [7].

Былина выделяет, таким образом, две причины народного недовольства. Одна из них — грабительская политика господствующих классов и княжеских слуг. Вторая — «измена», нерадивая служба высших сословий, призванных осуществлять оборону государства. В ходе борьбы с князем Илья объединяет «голь кабацкую», т. е. самые обездоленные слои общества:

Кричал-то ен да громким да голосом: «Ай же вы, голи да кабацкие, Городские вы да посадские! Берите вы еще да ведь маковки, Маковки ведь вы золоченые, Снесите-ко мни да сбирайте их» .

Народ осознает себя как силу, противостоящую знати, былина уже не содержит того возвышенного представления о княжеской власти, характерного для ранних произведений эпоса. Дело кончается тем, что Илья и «голь кабацкая» одерживают верх: голытьба воспользовалась кабацким питьем, а Илья Муромец занял подобающее место за княжеским столом. Однако конфликт закончился вооруженным миром; обе стороны остались на своих прежних позициях, причем Илья вернулся к князю только по его неоднократным и униженным просьбам, передаваемым через богатырей-побратимов. Былина показывает рост сознания русского народа, его борьбу против угнетения, в ходе которой подвергаются Разгрому княжеский дворец и питейные заведения.

Былины «Василий Буслаев и новгородцы» и «Смерть Василия Буслаева» посвящены разудалой новгородской вольнице, ее буйной силе, огромной неистраченной мощи, борьбе против тесных рамок жизни, установившихся порядков9. Начало, рассказывающее о детстве Василия, заимствовано из других, более древних былин и представляет собой эпический шаблон на тему о необыкновенной силе юного богатыря. Затем он набирает себе дружину и бросает всему Новгороду вызов:

Гой еси вы, мужики новгородские!
Бьюсь с вами о велик заклад:
Напущаюсь я на весь Новгород
Битися, дратися
Со всею дружиною хороброю;
Тако вы мене с дружиною
Побьете Новым-городом,
Буду вам платить дани-выходы
По смерть свою,
На всякий год по три тысячи;
А буде же я вас побью
И вы мне покоритеся,
То вам платить мне такову же дань! [10]

Вряд ли можно трактовать былину лишь как чисто социальную по своему замыслу. Скорее всего здесь речь идет о борьбе внутри Новгорода, между его «концами», враждовавшими между собой. Главное внимание былина обращает на буйство Василия, его силу, мужественность, стремление к ничем не сдерживаемому протесту. Выступление Василия Буслаева носит в значительной степени характер протеста против всякого правопорядка вообще. Во всяком случае былина открывает нам колоритную страницу жизни Великого Новгорода, потрясаемого выступлениями «голи». Из среды, окружающей Василия Буслаева, выходили знаменитые новгородские ушкуйники, занимавшиеся разбоем по рекам и морям. Новгородский вечевой строй, фактически управляемый купеческой олигархией, создавал слой людей, не имевших возможности найти себе применение на родине и выталкиваемых обществом за его пределы.

Вторая былина — «Смерть Василия Буслаева» уже прямо осуждает своего героя. Если в первой былине Василий действует в Новгороде, то вторая помещает его на «червлен корабль» в качестве атамана ватаги разбойников-ушкуйников. Сюжет эпического рассказа состоит в том, что Василий отправляется в путешествие в Иерусалим. Он сам так объясняет свое неожиданное намерение:

А мое-то ведь гулянье неохотное:
Смолода бито много, граблено,
Под старость надо душа спасти [11]

Однако он не способен по своей натуре прийти к какому-либо примирению с действительностью. В конце концов Василий падает жертвой рока. Не исключено, что вторая былина — «Смерть Василия Буслаева» возникла как альтернатива первой— «Василий Буслаев и новгородцы». Если в первой побеждает Василий, действия которого вызывают восхищение авторов (по-видимому, близких к среде, которую они воспевали), то во второй, довольно постной по своему тону, Василий явно осуждается и приводится к гибельному концу. Былина эта испытала значительное церковное влияние. Нарочитый ее смысл виден хотя бы из того, что она заставляет Василия поставить перед собой совершенно несвойственную ему цель — замаливать свои грехи в Иерусалиме. Однако прощение Василия не было в интересах кругов, в которых составилась эта былина, и он наказывается смертью.

Социальный антагонизм, отраженный эпосом, проявлялся не только в открытых классовых столкновениях, но и в виде своеобразной идеологической борьбы между представителями враждебных общественных группировок. Выражением такой самобытной полемики между скоморохами и преследующей их церковью явилась былина «Вавило и скоморохи» [12]. В наивной форме эпический рассказ стремится доказать выдающееся значение народных шутов в жизни русского общества. В значительной степени он отражает народные настроения и чаяния. Прежде всего былина стремится доказать близость скоморохов народу, крестьянству, олицетворенному в образе Вавилы, который представляет собой идеального по своим моральным качествам трудящегося человека:

А поехал Вавилушко на ниву,
Он ведь нивушку свою орати,
Ишша белую пшоницу засевати,
Родну матушку хоче кормити.

Вслед за этим (после показа общей близости между народом и скоморохами) заключается между последними и Вави-лой взаимовыгодный союз: Вавила идет скоморошить, а за это его одаривают следующим образом:

У того ведь чада у Вавила
А было в руках-то понюгальцо —
А и стало тут погудальцо;
Ишша были в руках у его да тут ведь вожжи —
Ишша стали шелковые струнки [13].

В былине наряду с пропагандистскими целями содержится и практический показ того, как следует обращаться со скоморохами. Например, как их следует угощать (разумеется, самым лучшим образом):

Он повел их да ведь домой же,
Ишша тут честна вдова да тут
Ненила Ишша стала тут да их кормити;
Понесла на хлебы те ржаные,
А и стали хлебы те пшоные;
Понесла на куру ту варену,
Ишша кура тут да ведь взлетела,
На печной столб села да запела [14].

Второй характерный прием, применяемый былиной, заключается в утверждении близости скоморохов к пантеону святых, их умении творить чудеса. Являясь следствием народных представлений, былина — это очень показательно — не обращается к религиозному чувству верующих, к идее бога и его всемогущества, а пытается воздействовать с помощью суеверия и страха. Постоянным рефреном былины являются следующие стихи:

Ишша видит — люди тут да не простые,
Не простые люди те — святые... [15]

Эти люди накликают беду на всех, кто им не верит и не оказывает должного почтения. Наделяя скоморохов силой святого волшебства, былина хочет реабилитировать их в глазах народа в противовес церкви, утверждающей «бесовство» скоморохов.

Цели былинных скоморохов очень туманны, так же, по своей вероятности, как и народных,— те и другие очень плохо представляют себе общую программу действий. Видимо, отсюда и родилось весьма расплывчатое представление о каком-то «Инишшое царстве». Дело еще больше запутывается скоморошеской передачей целей борьбы с этим царством:

Мы пошли на Инишшое царство
Переигрывать царя Собаку,
Ишша сына его да Перегуду,
Ишша зятя его да Пересвету,
Ишша дочь его да Перекрасу [16].

Ясно, кажется, из всего этого одно: «Инишшое царство»— олицетворение зла, наносимого народу, и с этим царством надо бороться. Однако скоморохи не призывают к этой борьбе народ, за исключением Вавилы, который сам становится скоморохом. Напротив, народ в лице встречных мужиков выражает неверие в возможности скоморохов сразиться и победить столь могущественное царство:

Говорил да тот да ведь крестьянин:
«У того царя да у Собаки
А окол двора да тын залезной,
А на каждой тут да на тычинке
По человечьей-то сидит головке;
А на трех ведь на тычинках
Ишша нету человечьих-то тут головок;
Тут и вашим-то да быть головкам» [17].

И так повторяется дважды. Былина передает те противоречия, которые существовали между скоморохами и народом. Скоморохи хотя и отражали народные чаяния, однако отражали неполно и подчас искаженно, защищали иногда отжившие устои, консервативные позиции, которые народ уже перешагнул. Об отдельных моментах таких противоречий по-своему и упоминает былина. Историческое значение былины и состоит главным образом в том, что она показывает сложные отношения между массами и скоморохами, которые сами по себе представляют довольно запутанное явление в русской истории [18].

Элементы сословной борьбы в высших сферах государства, пассивного сопротивления княжеской власти показаны в былине «Сухман» [19]. Богатырь Сухман обещает привезти князю Владимиру «белу лебедь живьем в руках, не ранену лебедку, не кровавлену», однако по дороге встречается с исконным врагом русским — татарами и не выполняет обещанного. Несправедливо обвиненный князем в обмане и заключенный в темницу, Сухман покончил с собой, сорвав листочки-бинты со своих ран, полученных в бою. Самоубийство Сухмана — трагический протест против несправедливости. Богатырь сознательно жертвует своей жизнью, чтобы бросить вызов князю, доказать его неоправданную жестокость и ничем не обоснованное недоверие, унижающее богатырское достоинство.

Былина свидетельствует, что татары еще очень сильны. Река Днепр одушевлена в рассказе о Сухмане, она борется с татарами, разбивая их мосты. Былина сохранила древний колорит отношений. В ней нет, во всяком случае видимых, позднейших вставок. Рассказ о судьбе Сухмана исполнен с большой художественной силой. Сама идея былины — о долге и справедливости, об отношениях властителя и подвластного — представляет собой один из «вечных» вопросов, всегда имеющий первостепенную важность в общественной и частной жизни.

Идея былины и кристальные формы, в которые она отлилась, были, как надо полагать, главными причинами, по которым древняя баллада дошла до нас в своем первозданном виде. Обращение к человеческим переживаниям, к внутреннему миру героев в этой былине — новое явление. До пор былины описывали только внешние явления и действия — не заглядывая в глубь человеческой натуры.

Русский героический эпос сохранил нам первые об понятия, выработанные в процессе практики, попытки философского подхода к действительности, некоторые элемеь обобщений, касающихся природы и общества. Размышления о жизни и смерти, о сущности бытия и цели человеческого существования встречаются в отдельных былинах. Эпос пытается представить себе не только строение всей земли, но и отдельных стихий, в частности морской пучины. Волнуют былины и потусторонний мир, существа, которые им населены, и переход в него человека, его судьба после смерти. Будучи одним из важных источников по истории культуры, эпос донес до нас первобытные обычаи, о которых вспоминают или в духе которых действуют его герои. Довольно хорошо сохранились сведения о родовых отношениях и родовых представлениях славян. Много данных содержится в былинах и по истории язычества, его отдельных атрибутов. Язычество и христианство довольно густо переплелись в эпосе, но отделить их друг от друга сравнительно нетрудно. Особенно ярки эпические рассказы, посвященные магии, а также элементам тотемизма.

В целом былины рисуют тот уровень русской, главным образом народной, культуры, который был достигнут в эпоху Киевской и удельной Руси.

Значительное место эпос уделяет семейному быту, сватовству, отношениям мужа и жены, положению женщины в обществе. Семья как одна из важнейших форм общественных отношений всегда оказывала громадное влияние на жизнь человеческих коллективов в разные исторические эпохи. По былинам в известном смысле можно проследить укрепление патриархальной семьи, ее устоев как социальной ячейки общества. Вместе с тем былины утверждают уже выработанные моральные нормы отношений полов, осуждая порок и восхваляя добродетель. Воспитательно-назидательная задача этих былин несомненна. Эпос открывает нам общественную заинтересованность в соблюдении норм древней этики и жестоко карает их нарушение. Религиозных сюжетов в былинах мало — во всяком случае гораздо меньше, чем можно было бы ожидать от эпохи, в которую они сложились. По своему содержанию былины носят преимущественно светский характер», соединяя христианство и язычество, скоморохов и «калик перехожих» в единый, довольно мирно уживающийся конгломерат.

Народные представления об отношении к действительности, о способах ее познания поднимают былины «Святогор и II тяга земная» и «Святогор и гроб» [20]. Идеи объективного течения событий, необходимость расширения границ познания, соизмерения и гармоничности в противовес хаотическому и безразмерному лежат в основе этого миропонимания. Древность Святогора не должна нас смущать: он выступает не как современный герой, а как воспоминание о прошлом, не сооветствуя уровню сознания былины. Это один из немногих случаев в русском героическом эпосе, когда былина подходит к своему персонажу со стороны, а не изнутри общества, в котором он действует. В былине «Святогор и тяга земная» авторы сказания уже обладают более развитым опытом, нежели их герой, их знания о природе и обществе ушли далеко вперед, поэтому миросознание Святогора для них пройденный этап.

Одна из самых древних, если не самая древняя сохранившаяся до нас былина принадлежит новгородскому циклу. Это — всемирно известная былина о Садко [21]. Она содержит богатый материал для характеристики Господина Великого Новгорода и может служить историку весьма колоритным дополнением его источников о жизни и быте этого второго по значению города средневековой Руси. Богатство, достаток, имущество, добываемое торговлей и другими средствами, — настоящий герой этой былины. Садко вначале характеризуется как гуселыцик, не имеющий «несчетной золотой казны». Появление Водяного — несомненный признак древности былины. Образ морского царя мог появиться только в Новгороде, издавна, с незапамятных времен связанном с морем, со смелыми походами «ушкуйников». Но даже Водяной связывается былиной с богатством. Морской царь за игру Садко награждает его не чем иным, как богатством. В этом отношении былина очень последовательна и целеустремленна. В споре-хвастовстве между Садко и купцами он побеждает благодаря золотым рыбкам, которые ему даровал Водяной. Спор тоже идет (в отличие от киевских богатырей) на богатство, товары.

Садко становится купцом — результат его предприимчивости и удачи. Вскоре новоявленный купец бросает вызов всему новгородскому купечеству. Однако этот спор кончается не в пользу Садко — былина не может так гиперболизировать: победа Садко была бы принижением Господина Великого Новгорода. Садко отправляется в путь: Волхов, Ладожское озеро, Нева, сине море, а потом уже идет Золотая Орда, местонахождение которой былина себе плохо представляет. Кстати сказать, в отличие от Киевского былинного цикла Орда не рассматривается как враждебная сила. Напротив, Садко получил там великие барыши. На обратном пути, в море, когда Морской царь потребовал человеческого жертвоприношения, раскрывается характерная для купца эгоистическая психология Садко: ему недоступна и непонятна идея служения обществу, он готов пожертвовать дружиной ради собственного спасения. Сколько оборотливости и хитрости проявляет Садко в случае с жеребьевкой для выдачи жертвы— «живой головы» Водяному царю! Себе Садко делает жребий из золота, чтобы он тотчас пошел на дно моря, а дружине — из дерева:

Ай же ты, дружина хоробрая!
А-й возьмите-тко уж как делайте
А-й да жеребья де себе, волжаны,
А-й как всяк свои имена вы пишите на жеребьи,
А спущайте жеребья на сине море;
А я сделаю себе-то я жеребей на красное-то на
золото.
А-й как спустим жеребья топерь мы на сине море,
А-й как чей у нас жеребей топерь да ко дну пойдет,
А тому идти как у нас да в сине море [22].

Сама жеребьевка — пережиток глубокой старины, сохраненный былиной, страшная человеческая жертва, которая, по-видимому, приносилась морским богам. Нет никакого сомнения, что в период, описанный в былине, в Новгороде не было и не могло быть человеческих жертвоприношений, но былина сберегла нам отголосок древнейших верований эпохи варварства. Былина еще сохранила страх перед морем, морской пучиной, боязнь далеких путешествий на утлых ладьях. Только люди, подобные Садко, обладающие огромной отвагой и храбростью, могли пускаться в столь опасные путешествия.

Именно Новгород, его сказители, его население должны были и создали былину о русском Посейдоне, морском царе, получившем черты, которые так ценились новгородцами. Морской царь обладает широкой натурой: он восхищается музыкой гусляра Садко и щедро, по-царски его одаривает, требует его к себе на дно морское и пляшет — широко, по-русски, под гусли новгородского купца:

А-й как начал играть
Садко как во гусли во яровчаты.
А как начал плясать царь
Морской топерь в синем мори,
А от него сколебалося все сине море,
А сходилася волна да на синем мори,
А-й как стал он разбивать много черных кореблей
да на синем мори,
А-й как много стало ведь тонуть народу
да в сине море, А-й как много стало гинуть именьица
да в сине море [23]

Жизненно реален и многогранен образ Садко — богатого гостя. Садко — истинный представитель Великого Новгорода, воплотивший его характерные черты. Большая часть былины вплоть до концовки носит древний характер. Лишь в самом конце в языческую легенду сказители вплели христианский мотив о Николае-угоднике. По всей видимости, в древнем варианте спасительницей Садко, по логике повествования, должна быть русалка Чернавка. Однако волей позднейших певцов на сцену неожиданно выступает «старичок белый-се-датый» — Николай-угодник, который действует в сущности по-язычески, хитростью и обманом вызволяя новгородского молодца из плена. Сочная, красочная былина «Садко», обнаруживая полнокровную жизнь древнего Новгорода, сохранила нам дохристианские верования его населения, а также ясно обрисовала детали местной жизни, психологию средневекового новгородского купца. Былина о Садко — живая картина с натуры, живой рассказ о жизни древнего города.

Отголоски глубокой древности слышны в былине «Ми-хайло Потык» [24], представляющей собой произведение сложного сюжета. Компилятивными являются рассказы об отъезде богатырей за данью в разные страны, сцены побратимства, появления калики святого, игры в шашки с царем Бухарским и другие, не имеющие отношения к основному повествованию о простодушном богатыре-муже и неверной жене-колдунье. Михайло Потык встречает впервые свою суженую, обратившуюся в лебедя — священную птицу древних славян. Былина вспоминает древнейший обычай — жена следует за умершим мужем. Правда, эта заповедь толкуется расширительно:

Кто из нас да нунь попереди,
Кто пойдет да во сыру землю,
Другому идти да на три месяца,
Идти же во сыру землю [25]

Во всяком случае, как бы то ни было, это место — остаток Древнейших воспоминаний о покойниках, которые увлекают за собой живых родственников. Впрочем, князь Владимир (устами которого говорит в данном случае былина) считает, что эта заповедь дана Михайлом Потыком напрасно — эпос отрицательно относится к этому обычаю. Смерть представляется былиной как сон (Марья-лебедь спит в сырой земле). В преисподней живет Змей о двенадцати хоботах, причем потусторонний мир представляется в виде безликой «матушки сырой земли» — признак древнейших примитивных представлений дохристианской эпохи. Возможно, переодевание Потыка в женское платье, которое он производит дважды, не случайно. Не древнейший ли это отголосок своеобразного первобытного обычая, особенно ярко описанного русскими этнографами, изучавшими народы Сибири?

Былина «Иван Годинович» также донесла до нашего времени остатки глубокой старины [26]. Она посвящена сватовству, женитьбе и женской измене. Отношения между действующими лицами отличаются первобытной простотой и жестокостью, характерной для того отдаленного времени. Все проблемы решаются в былине с первозданной прямотой, с помощью грубой физической силы. Богатыри во главе с Иваном Годи-новичем приезжают в Черниговград для сватовства, однако оказывается, что Настасья уже как три года просватана за другого. Но это не смущает наших молодцов:

Испроговорят добры молодцы:
«Митрий-князь богатыя!
Мы не хлеба-соли пришли кушати,
Не белых лебедей мы все рушати,
Мы пришли-зашли об староем деле, об сватовстве,
А-й сватать Настасьи Митриевичной
За того ль за Ивана Годиновича».
Говорит тут Митрий-князь богатыя:
«Ай же вы, добры молодцы!
За три годы Настасьюшка просватана
Во тую ль во землю во неверную,
За того ль царища за Кощерища».
Испроговорят добры молодцы:
«Митрий-князь богатыя!
Ты волей не дашь — мы боем возьмем» [27].

Сватовство и умыкание здесь еще вполне уживаются друг с другом и мораль, которую свидетельствует былина, еще не восстает, а, напротив, считает вполне обычным то и другое как явление, в общем не выходящее из ряда вон. Характерно также и другое — крайний лаконизм описания, в состав которого входит только стремительно развертывающееся действие. Былинные герои вообще мало, но все-таки рассуждают, прежде чем совершать действия, но в данном случае отсутствует даже та доля раздумья, которую фиксируют былины для более поздних по времени действующих лиц. Сказание об Иване Годиновиче состоит только из быстрого действия героев.

На обратном пути в Киев Иван Годинович с Настасьей встречают Кощерища — персонажа древнейших русских сказаний, указывающего также на древность основного ядра былины. Происходит жестокий бой за женщину — частый сюжет древних былин и сказаний. Сразив Кощерища, Иван Годинович в полном соответствии с варварскими обычаями древности намерен вырвать сердце и печень поверженного врага. Из былины не ясно, почему Настасья в решительный момент переходит на сторону Кощерища — ведь богатство его было известно и до того, когда она предпочла Ивана Годиновича. По всей вероятности, это место представляет собой интерполяцию, подсказанную уже новыми, имущественными отношениями в обществе, пришедшими на смену первобытным. В критический момент для Ивана Годиновича, поверженного с помощью жены-изменницы, прилетают три голубя — вне всякого сомнения, тотемическое воплощение божества, воспринятого христианской религией из первобытных религиозных представлений (голубь в христианской церковной символике— святой дух).

Дохристианское время сложения ядра былины кроме уже сказанного может быть подтверждено заклинанием, которое произносит связанный Иван Годинович при виде того, как Кощерище собирается пустить стрелу в голубей:

Уж ты, батюшко мой тугой лук,
Уж ты, матушка калена стрела,
Не пади-ко, стрела, ты ни на воду,
Не пади-ко, стрела, ты ни на гору,
Не пади-ко, стрела, ты ни в сырой дуб,
Не стрели сизыих малыих голубов,
Обвернись, стрела, в груди татарские,
В татарские груди во царские,
А-й вырви-ко сердце со печенью
Добрым людюшкам на сгляжение,
А-й старым старухам на роптание,
Черным воронам все на граянье,
А-й серым волкам все на военье [28].

За небольшим исключением ясно видимой модернизации («груди татарские», «добрые людюшки», «стары старухи» и пр.), здесь перед нами древнее заклинание, которое содержит в себе если не всю, то во всяком случае большую часть тотемического пантеона: воды, горы, деревья, птиц и зверей.

Заметим, что Иван Годинович ни разу не обратился к христианскому божеству или святому за помощью; только магическое действие помогает ему спастись от неминуемой смерти. Оставшись победителем благодаря волхованию, Иван Годинович обращается к изменнице Настасье и подвергает ее жесточайшему, поистине варварскому наказанию медленной, мучительной смертью.

Таким образом, ядро былины с несомненностью свидетельствует о глубокой первобытной древности. Наряду с этим древним слоем можно, с известной долей вероятия, проследить новый слой, созданный последующими поколениями сказителей, уже представлявших христианскую культуру. К позднейшим вставкам относятся описание пира у князя Владимира и вся обстановка централизованного государства, по слову высшего представителя которого якобы намерен жениться герой былины Иван Годинович. Несомненной интерполяцией является упоминание о венчании героя в церкви, а также о его дружбе с Ильей Муромцем, Алешей Поповичем и другими известными богатырями русского героического эпоса. Не лишне упомянуть, что эти богатыри появляются и исчезают в былине, никак не влияя на ход действий. Можно полагать, что Иван Годинович по своему былинному возрасту старше своих знаменитых сотоварищей.

В седую древность уходит сюжет былины «Илья Муромец и сын» [29]. «Сверхидея» былины заключается в столкновении первобытных устоев и представлений с эпохой цивилизации, бое отца с сыном. Илья Муромец хотя и выступает здесь в роли отца, встретившего неизвестного ему дотоле сына, но тем не менее олицетворяет собой более молодую эпоху (государственности), в то время как его потомок — несомненный представитель первобытного времени. Именно с этих пози-уий отец и сын противопоставляются друг другу. Облик сына Ильи Муромца, его окружение не оставляют сомнений в их первобытности:

То ле летит блад ясен сокол,
То ле едет там удалой доброй молодец.
Едет, видно, собака, потешается:
Впереди его, собаки, да бежит серый волк,
Позади его, собаки, да звери всякие,
На правом-то плече сидит ясен сокол,
На левом-то плече дак сидит бел кречет.
Едет, видно, собака, да потешается:
Подверх он стрелочку постреливат,
Кабы на пол ту стрелку не ураниват,
Он в руку возьмет — пламе мечется,
А вокруг-то повернет — искры сыплются.

Без каких-либо видимых причин молодец противопоставляет себя Киевскому государству и носителям его власти. Первоначально он вовсе не собирается затевать бой на личной основе:

Я поеду, молодец, да в стольний Киев-град,
Я поеду, молодец, да там поздороваться.
Я силушку всю во грезь стопчу,
Я бы князя там Владимира по меч склоню,
Я бы матушку-княгиню с собой возьму [30].

Сын Ильи антиподен государству и христианской вере. Именно на этой почве между отцом и сыном, еще не узнавшими друг друга, возникает бой, в ходе которого Илья терпит поражение, но выходит в конце концов победителем благодаря заступничеству богородицы. Новая, относительно более прогрессивная идеология и породивший ее общественный строй оказываются сильнее. Узнав в богатыре, с которым он только что бился не на жизнь, а на смерть, сына, Илья Муромец отпускает его:

Ты поедь-ко, удалой да доброй молодец,
Привези матушку родимую.
Окрестим, приведем в веру христовую,
А не будет тебе в поле поединщика [31].

Вряд ли в этой былине следует видеть борьбу материнского строя с отцовским [32]. Сын убивает мать и пытается убить отца, т. е. противопоставляет себя обоим родителям, а не одному из них. Другими словами, сын Ильи Муромца не выступает защитником ни материнского, ни отцовского рода, а противопоставляет себя новому обществу, построенному на началах цивилизации. Здесь изображен персонаж, носящий в себе в какой-то мере черты врага человеческого рода, отдаленно напоминающего Змея Горыныча или Идолища-Тугарина.

Остальные сюжеты былины — охрана Киева богатырями, устройство их войска, один за другим поединки богатырей со внезапно появившимся пришельцем, вмешательство богородицы — все это, вне всякого сомнения, позднейшие вставки. Представляется выпавшим или, во всяком случае, стершимся звено былины, содержащее мотивацию убийства сыном матери — оно недостаточно аргументировано былиной. Что-то остается неясным в этой былине — по логике, сын должен примкнуть к какой-либо стороне, к отцу или матери, сделать кого-либо из них ответственным за свое несчастье. Вместо этого он одинаково ожесточен против обоих родителей и одержим страстным стремлением уничтожить их. Этот дух уничтожения и наводит на мысль о сыне как существе, воплотившем в себе черты зла вообще, олицетворении врага человеческого.

Бытовая история запечатлена в былине «Добрыня и Маринка» [33]. Ядро былины, по всей вероятности, довольно древнее. На это указывают реалистическое описание улиц Киева, дома Маринки, вечеринки «честных вдов», спор между женщинами и другие подробности, которые в довольно большом количестве приводятся в былине. Несомненно реалистичным представляется и описание притона, хозяйкой которого была Маринка. Что касается Змея Горыныча, то он является позднейшей вставкой, в которой лютый враг Руси характеризуется сатирически, в грубой манере. Введение Змея Горыныча в былину (он появляется и исчезает, не оказывая никакого, даже отдаленного, влияния на действие) свидетельствует о желании позднейшего сказителя осудить разврат (представительницей которого в былине выступает Маринка).

Обыденный сюжет влечет за собой простой, реалистический стиль описания: здесь нет ничего приподнятого, героического. Это изображение, выхваченное из жизни, свидетельствует о проникновении в эпос новых веяний, связанных с интересом к будничным ситуациям, «низовым» темам. Вот, например, две сценки, донесенные до нас былиной. Первая из них посвящена описанию киевских городских улиц:

Взявши Добрынюшка тугой лук
А и колчан себе каленых стрел,
Идет он по широким по улицам,
По частым мелким переулочкам,
По горницам стреляет воробушков,
По повалушам стреляет он сизых голубей.
Зайдет в улицу Игнатьевску
И во тот переулок Маринин,
Взглянет ко Марине на широкий двор,
На ее высокие терема [34].

И другая, не менее колоритная сценка:

У великого князя вечеринка была,
А сидели на пиру честные вдовы,
И сидела тут Добрынина матушка,
Честна вдова Афимья Александровна,
А другая честна вдова, молода Анна Ивановна,
Что Добрынина матушка крестовая.
Промежу собою разговоры говорят,
Все были речи прохладные.
Неоткуль взялась ту Марина Игнатьевна,
Водилась с дитятями княженецкими;
Она больно, Марина, упивалася,
Голова на плечах не держится,
Она больно, Марина, похваляется... [35]

Носителями злых и добрых сил становятся рядовые персонажи — распутная Маринка и честная вдова, «крестовая матушка» Добрыни Анна Ивановна. Хотя вера в колдовство продолжает жить в полной мере, но оно начинает приобретать земной, будничный облик, а языческие силы, когда-то считавшиеся непреодолимыми, обретают смешной, трусливый вид. Былина свидетельствует о более объективном отражении окружающей действительности. Реалистические представления повлекли за собой реальную форму повествования, «приземлили» героический стиль рассказа. Все это имеет немалое значение для восстановления исторической действительности, а также дает материал для изучения бытовой истории.

Положение женщины в обществе нашло свое отражение в русском героическом эпосе. С одной стороны, эпические рассказы нередко содержат нелестные эпитеты о женском уме, указывают на неверность и коварство женщин. С другой — былины прославляют «поляниц» — богатырш, женщин, которые совершают чудеса героизма и храбрости, показывают образцы верности, преданности и любви, хитрости и ума. Вне всякого сомнения, эта двойственность кажущаяся. Она отражает те объективные противоречия, которые имели место в обществе, в частности в положении женщины и отношении к ней. Былина «Ставер Годинович» [36] прославляет женщину — не как женщину и мать, а как существо, могущее состязаться с мужчиной на его же поприще, в чисто мужских занятиях. Женщина оказывается сильнее, умнее, проворнее и хитрее всех окружающих ее мужчин:

Она всех князей твоих продаст да й выкупит,
А тебя, князя Владимира, с ума сведет
Со твоей Апраксей-королевичной.

Надо сказать, что, несмотря на наличие чисто мужских доблестей, героиня былины, жена черниговского купца Василиса Микулична, остается во всем обаянии своей женственности, не теряя качеств, присущих ее полу:

Не богатырь есть ту, а есть женщина:
Как по улочкам идет, будто уточка плывет,
По ступенечкам ступает потихонечку.
А ведь голос у нея как будто с продвизгом,
С поволокою глаза поваживает,
А на тех на рученьках на белыих
Даже дужки от колечичек на пальцах знать,
Даже дужки от колечичек не вышли вон [37].

Былина подтверждает известное положение о том, что русская женщина во всю историю России стояла рядом с мужчиной не только как его подруга, но и как активный участник ратных дел и мирного труда. В этом смысле поэма Н. А. Некрасова «Русские женщины» является продолжением былинной традиции, которую уловило чуткое ухо поэта. Былина «Ставер Годинович», как и другие произведения героического эпоса, в которых участвуют в той или иной мере женщины, заставляет задуматься о том, насколько правильны представления о всеобщей забитости и угнетении женщин в истории Руси.

Результатом проникновения в эпос церковного аскетизма может считаться былина «Сорок калик» [38]. Она посвящена прославлению калик, носителей христианских легенд, по своему происхождению и положению близких народу, крестьянству. Былина утверждает крепость калик в вере, их святость. Калики далеки от обычных человеческих слабостей, их удел— аскетизм. Женское коварство оказывается бессильным перед святостью калик, добродетель которых торжествует, а порочная женщина наказывается. Характерно, что наказание женщины носит чисто евангелические черты: болезнь, насылаемая на нее за грехи, бесследно исчезает после того, как она получает прощение. Аскетизм проповедуется только для избранных, «божьих людей», отдавших себя служению богу. Все же остальные могут жить обычной «грешной» жизнью, придерживаясь установившихся норм существования.

Усиление патриархального начала в русском обществе отразилось наиболее основательно в семье как одной из важнейших форм социальных отношений. Если былины более раннего времени («Ставер Годинович» и др.) свидетельствуют о женщине как о существе, которое нередко может быть равным мужчине не только по уму, но и даже по силе, то сказания поздние указывают нам на более приниженное положение женщины в обществе, всецело подчиненной власти мужчины. Это уже не женщина — богатырь, поляница, могущая вступить в единоборство с витязем, и не красавица умница, могущая провести любого мужчину и добиться своих целей, оставаясь верной и любящей женой. В былинах появляется новый тип женщин — безвольных и ограниченных существ, единственным оценочным моментом для которых является супружеская или девичья добродетель и стойкость в ее соблюдении. Таковы былины «Добрыня Никитич, его жена и Алеша Попович» и «Алеша Попович и сестра Петровичеи» . В основе первой из них лежит древний сюжет о муже, вернувшемся из безвестной отлучки и неузнанным, в одежде нищего явившемся на свадебный пир своей жены. Собственно, сюжет этот лежит в основе великой гомеровской поэмы «Одиссея». Социальный смысл былины состоит в утверждении преданности жены, которая, несмотря ни на что, должна быть верной своему мужу, даже мертвому или пропавшему без вести. В этом — святая обязанность замужней женщины, высшая ее добродетель. Жена Добрыни, прождав срок, данный ей мужем при прощании, не соглашается на второй брак. Лишь сила принуждения заставляет ее пойти под венец. Но добродетель торжествует: в последний момент на свадебном пиру появляется муж:

А уж ты, солнышко Владимир-князь стольне-киевский!
А ведь не тот муж, который подле меня сидит,
А ведь тот мой муж, кто противо стоит,
А ведь я не волей шла, меня силом брали [40].

В этих словах выразительно показана беспомощность женщины— игрушки в руках хозяев жизни — мужчин. Женщина даже не борется за свое счастье. Утвердившаяся мораль лишает ее права на это, считая существом, не способным самостоятельно рассуждать и действовать, отвечать за свои поступки:

А говорил ли тут Добрынюшка:
«А не дивую я бабы-женщины —
А у ней волос долог, ум короток есть,
А я дивую солнушку,
А я дивую старому Владимиру,
А я старому псу, седатому,
А за которого стоял я двенадцать лет,
А ен отчего берет во супружество?» [41]

Позднее время составления былины доказывается, во-первых, как уже было сказано, изображением усилившегося патриархата. Во-вторых, в былине перечисляются предшествующие ей эпические произведения, ставшие фольклорным образцом:

А я бы знала-то бы да ведала,
А что бы ты, эдако чадо, спородилось —
А я бы силушкой тебя, могутушкой
А ведь в Илью бы тебя во Муромца;
А ведь счастьем тебя б да родила
А ведь в Ставра сына Гординовича;
А красотой бы спородила
А в Чурилушку ведь Пленковича;
А богасьвом тебя я спородила
А в молода бы Дюка Степановича! [42]

Третьим, хотя и косвенным, доказательством может служить характеристика князя Владимира, образ которого со временем, в связи с развитием классовой борьбы в Русском государстве, приобретает все более отталкивающие черты. В былине «Добрыня Никитич, его жена и Алеша Попович» он именуется «старым псом седатым», неблагодарным правителем. Некоторые неприятные черты позднее приобретает и Алеша Попович, который выглядит в неблагоприятном свете, пытаясь обмануть жену своего побратима, захватить ее обманом и силой власти. Алеша Попович — единственный из богатырей, не имеющий идеальных черт. Его дурные задатки, неучтивое обращение и другие отрицательные стороны натуры в последующем все более подчеркиваются былинами. Не связано ли это с его духовным, поповским происхождением, а потому с проявлением народного осуждения поповского сословия, которое со временем приобрело широкие размеры и проникло в фольклор в виде пословиц и поговорок, недвусмысленно отражающих отношение масс к служителям церкви?

Интерес к отдаленным странам, слухи неопределенного свойства, манящая неизвестность их местоположения и богатства вызвали к жизни былины, подобные той, которая известна под названием «Дюк Степанович»[43]. Она посвящена Индии, но только по названию этой страны [44]. Все остальное создателям былины неизвестно. Былина знает только, что туда летят перелетные птицы и что страна эта находится за синими морями. К этому можно добавить, что, по мнению сказителей, между Индией и Русью лежат мифологические препятствия: «птицы клевучие», Змей Горыныч, непроходимые горы, которые смыкаются и погребают путешественников. Все эти былинные сведения ясно говорят о полном незнании действительного положения вещей, а также о страхе, вызываемом этим незнанием.

Былина эта вряд ли появилась раньше XV—XVI вв. На это предположительно указывает путешествие Афанасия Никитина в Индию (1466—1472), значительно повысившее интерес к этой стране на Руси, а также имя героя былины — Дюк, пришедшее из Западной Европы. В былину Дюк попал по самой простой ассоциации — как имя иностранное, для народа одинаково приложимое как к Индии, так и к любой нерусской земле.

Экзотику Индии былина видит только в непомерном богатстве. Все население Индии, ее обычаи, нравы, здания, религия, домашний и общественный быт, по описанию былины, совершенно русские:

А Дюковая матушка,
Ушла она во божью церковь
К обедне-то ко позднеей.
Как идет-то Дюковая матушка,
Двое-трое ведут ее под руки,
А и сама говорит да таково слово:
Вы здравствуйте, мужички да вы оценщички! [45]

По всему видно, что сказители напрягали все свое воображение для того, чтобы поразить своих слушателей описаниями несметных, фантастических богатств далекой, чудесной страны. Однако это им плохо удавалось: несмотря на все усилия, окружающая жизнь не могла дать им для этого даже самого незначительного материала. Поэтому былина не выходит из круга уже давно знакомых слушателям предметов:

Тут прошли они в палаты белокаменны,
Садилися они за столы дубовые,
И стали за столом они да кушати
И крупивчатых калачиков рушати
Тут пречестна вдова Мальфа Тимофеевна
Привела их в погреба глубокие,
Ко тем ли сбруям лошадиныим,
Да тут они писали по три годы,
По три годы, да еще по три дни.
Еще привела — висят бочки красна золота,
А другие висят чиста серебра,
А третьи висят скатна жемчуга.
Потом вывела на улицу да на широкую —
Течет-то струйка золоченая,
И тут они не могли и сметы дать [46].

Понятия о роскоши и богатстве у авторов былины чисто крестьянские, так же как и о жизни царей. Былина дает нам одно из бесчисленных подтверждений того известного положения, что, даже фантазируя, человек не может выйти за пределы круга привычной ему обстановки. Эпическое сказание «Дюк Степанович» свидетельствует историку о своеобразном преломлении в народном сознании сведений, проникающих в массы, о далеких странах. Воображение населения средневековой Руси наделяет их неисчислимыми богатствами, но оставляет им обычаи и нравы, которыми отличается само.

В целом социальные отношения, культура и быт выпуклыми картинами нашли свое отражение в русском эпосе. Былины возвеличивают крестьянский труд, на фоне которого вклад аристократии в общественно полезное дело представляется ничтожным. Крестьянская психология, в основе которой лежит понимание жизни как прежде всего физического земледельческого труда, обеспечившего существование общества, противопоставляется городскому и аристократическому безделью, которое только и может быть благодаря несправедливому распределению богатств. Отсюда уже рукой подать до первичного осознания элементов классового антагонизма и классовой борьбы, фиксируемых былиной. В Киеве борьба идет в открытую: низы бунтуют против верхов. В Новгороде она выявляет себя в виде буйного стихийного протеста против консервативных устоев жизни. Былины не только живописуют эти классовые схватки, но и сами активно включаются в борьбу идеологического характера; в частности, они выступают в защиту народных шутов-скоморохов, противопоставляя свою оценку церковной, проклинающей «бесовские игрища». Здесь, как и в некоторых других случаях, между былинами и летописями, отражающими в основном официальную, аристократическую точку зрения, идет своеобразная полемика: исторические повести осуждают, а эпос защищает скоморохов — выразителей народного отношения к действительности. Впрочем, неспокойно и в верхах: былины свидетельствуют о сословной борьбе, противоречиях между княжеским самовластием и интересами аристократии, о соперничестве между представителями верхушки городов. Помимо политической жизни русского средневекового общества эпос рисует общественный и частный быт, тенденции его развития, уделяя много места колориту социальных отношений вообще и положению женщины в частности. Современные былинам представления о природе и обществе перемешиваются в эпической передаче с древнейшими верованиями о стихиях, богах, потустороннем мире, являя собой причудливый конгломерат, в котором сталкиваются первобытные устои с новым пониманием мира, связанным уже с эпохой цивилизации.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ "СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ"

[1] «Былины», стр. 60.

[2] В. Я. Пропп. Русский героический эпос. М., 1958, стр. 374-^387.

[3] «Былины», стр. 60—61.

[4] Там же, стр. 61.

[5] Там же, стр. 59.

[6] Там же, стр. 324—329.

[7] Там же, стр. 326.

[8] Там же, стр. 327.

[9] Там же, стр. 366—381.

[10] Там же, стр. 369.

[11] Там же, стр. 375.

[12] Там же, стр. 310—315.

[13] Там же, стр. 310, 311.

[14] Там же, стр. 311.

[15] Там же.

[16] Там же, стр. 312—313.

[17] Там же, стр. 312.

[18 ] А. Морозов. Скоморохи на Севере. -«Север». Альманах. Архангельск, 1946, стр. 193—245.

[19] «Былины», стр. 170—175.

[20] Там же, стр. 47, 48-52; В. Я. Пропп. Русский героический эпос, стр. 75—87.

[21] «Былины», стр. 224—239.

[22] Там же, стр. 233.

[23] Там же, стр. 235.

[24] Там же, стр. 240—263.

[25] Там же, стр. 246.

[26] Там же, стр. 264—270.

[27] Там же, стр. 266.

[28] Там же, стр. 269.

[29] Там же, стр. 112—117.

[30] Там же, стр. 113.

[31] Там же, стр. 116.

[32] В. Я. Пропп. Русский героический эпос, стр. 261—262.

[33] «Былины», стр. 292—298.

[34] Там же, стр. 292.

[35] Там же, стр. 295—296.

[36] Там же, стр. 344-353.

[37] Там же, стр. 345, 347-348.

[38] Там же, стр. 389-398.

[39] Там же, стр. 400—406, 411—413.

[40] Там же, стр. 405.

[41] Там же, стр. 405—406.

[42] Там же, стр. 401.

[43] Там же, стр. 354—365.

[44] В. Б. Вилинбахов, И. Б. Энговатов. Где была Индия русских былин? — «Славянский фольклор и историческая действительность». М., 1965, стр. 99—108.

[45] «Былины», стр. 363. [46] Там же, стр. 363, 364.

К оглавлению :: На следующую страницу

К началу страницы