В.Г. Мирзоев
“Былины и летописи. Памятники русской исторической мысли”
Москва, "Мысль", 1979.

К оглавлению :: На следующую страницу

ЛЕТОПИСИ. ПОНЯТИЕ О ПОЛЬЗЕ ИСТОРИИ

Появление исторического знания есть осознанный акт, имеющий своей целью познание народом самого себя как отдельного целого. В понятие этого отдельного целого входит, как правило, территориальная, этническая, языковая и религиозная общность. Народ, осознавший свое единство, не может не обратиться к своей памяти, к своему прошлому, потому что эта осознанная общность должна непременно найти свое подтверждение в прошлом, доказать происхождение от общих предков, спаять кровным родством образующийся народ, внутренние связи которого еще не были прочными. Решение проблемы общего происхождения от одних предков было особенно наглядно и важно потому, что это общество само недавно вышло из родового строя и придавало кровнородственным связям особое значение — гораздо большее, чем в любую другую последующую эпоху. Остатки родовых отношений жили в сознании гораздо дольше, чем в материальном производстве, в их состав входило и почитание предков как культ, существовавший во многих государствах, в том числе и в Киевской Руси, в качестве пережитка языческой религии наряду с христианством.

Историческое знание содействовало и осознанию народом границ (хотя бы в самом общем их виде) территории, им населяемой. Исторические экскурсы в прошлое были связаны с характеристикой каждого племени Восточноевропейской равнины, причем не только его этнографической природы и строя, но и территориальной. Летописец в «Повести» в своем знаменитом описании дает широкое и подробное географическое местоположение славянских племен, приурочивая его обязательно к какому-либо водному рубежу — реке или озеру, «Так же и эти славяне, — говорится в «Повести временных лет», — пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие — древлянами, потому что сели в лесах, а еще другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами по речке, которая впадает в Двину и носит название Полота. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем — славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Семи, и по Суле и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась «славянская»».

Давая картину обособленной жизни каждого племени, летописец вместе с тем выделяет их славянскую общность, то, что они составляют единый «славянский народ». Славяне, по «Повести», огромный в своей совокупности народ, разделившийся на много племен. «Повесть» подчеркивает ту мысль, что славяне, несмотря на различия, существовавшие между племенами, — народ, спаянный единством происхождения и общностью занимаемой территории: «Был един народ славянский: и те славяне, которые сидели по Дунаю, покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которых теперь называют Русь» [1].

Родовое деление летопись помнит смутно, вкладывая в понятие «род» нечто неопределенное. Единственное правомерное для нее деление племен — территориальное, являющееся уже не родовым, а государственным принципом; области местообитания племен определены для своего времени достаточно точно. Дав такую важную для начала историко-географи-ческую справку и убедив читателя в особности славянского племени, летописец переходит к процессу образования у славян государственности, заложенной сначала полянами в лице Кия, Щека и Хорива, а затем продолженной действиями, которые им приписываются Рюрику, Олегу и их продолжателям. Начав с библейских времен, летописец подводит читателя к современным ему событиям, когда образовалось государство и народ киевский со своими границами, освященными историческим прошлым и пришедшими оттуда в сегодняшний для него день.

«Повесть» наглядно показала, что сложение территории Киевской Руси есть результат крупных, мирового значения, событий, происходивших на протяжении длительного времени. Наряду с общностью территории «Повесть» подчеркивает общность языка как важнейший признак единства народа. Летописец перечисляет племена, говорящие по-славянски, и их иноязычных соседей. «А по реке Оке—там, где она впадает в Волгу, — говорится в «Повести», — мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке. Вот кто только говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печора, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливонцы, —эти говорят на своих языках, они — потомство Иафета, живущее в северных странах»[2].

Важным доказательством единства славян летописец считает письменность как объединяющий эти народы фактор. С этой целью он приводит рассказ, названный А. А. Шахматовым «Сказание о преложении книг на словенский язык», начинающийся словами: «Был един народ славянский... Для них ведь, моравов, первоначально созданы буквы, названные славянской грамотой; эта же грамота и у русских, и у болгар дунайских» [3]. Далее следует хорошо известная повесть о моравской миссии славянских просветителей Кирилла и Мефодия. «Сказание» содержит характерную для монаха-летописца хвалу в честь апостола Павла, ходившего с проповедью христианского учения в Моравию, и его наместника апостола Андроника. А поскольку славяне имеют один корень происхождения, утверждает «Повесть», то и Русь может на этом основании считать своим первоучителем апостола Павла. «Сказание о преложении книг» заканчивается доказательством единства славянских народов. Однако настойчиво утверждаемое «Повестью временных лет» положение о славянском единстве носит, если можно так выразиться, чисто академический характер. В дальнейшем этот сюжет не развивается в летописи вообще, будучи ограничен лишь постановкой генетической проблемы. Тем не менее широта решения этой проблемы, само ее изучение не могут быть не отмечены как одна из наиболее выдающихся исторических идей.

Таким образом, летописец обращается к памяти прошлого Для того, чтобы подчеркнуть особенность и единство своего народа. Он показывает, что истоки современности таятся в прошлом, что нынешнее большое и сильное государство Киевское создано в результате упорной борьбы за его единство, что мощью и славой своей оно обязано своим предкам. Русскому народу издавна было начертано великое будущее, которое ковалось в жестоких испытаниях. На заре своей истории славянские племена не раз попадали под власть своих вра-гов, испытали жестокое иго чужеземной власти. Обры мучили славян-дулебов, впрягая в свои телеги их жен. Поляне платили тяжкую дань хазарам. Но обры исчезли («Сгинули как обры» — так, по свидетельству летописца, гласила поговорка на Руси), а хазары сами стали данниками славян.

Уважение к прошлому — одна из задач исторической пропаганды летописца.

Большое значение летописец придает православной религии как фактору, отделяющему славян от других соседних народов, особенно язычников. Народы, живущие по «божьему закону», по мнению летописца, резко отличаются всем строем своей жизни от тех, которые не приобщились к христианству. Язычники держатся всякого рода диких, отвратительных для христианина обычаев, которые «Повесть» перечисляет довольно подробно, мобилизуя для этого свои славянские источники и черпая сведения из «Хроники» Георгия Амартола. Человек не может сам себе установить законы жизни, это дело божье, поэтому «язычники, не знающие закона божьего, но сами себе устанавливающие закон», живут в грехе, погрязая в пороках и даже не ведая об этом.

Язычники, живущие племенами, имеют каждое свои законы и обычаи, которыми регулируется их жизнь. Между тем в резком отличии от них, говорится в «Повести», «мы же христиане всех стран, где веруют во святую Троицу и в единое крещение и исповедуют единую веру, имеем единый закон, поскольку мы крестились во Христа и во Христа облеклись» [4.] Так летописец подводит своих читателей к выводу, что единая вера в большой мере способствует единству исповедующего ее народа, содействует его сплочению и политическому и общественному устройству, вводя ограничения и запрещения на свойственную первобытности необузданность нравов.

Принцип объяснения настоящего прошлым является одним из самых важных в работе составителя. Особенно это относится к топонимике, памятникам материальной культуры и некоторым обычаям, сохранившимся от старины. Так, «сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне называется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей» [5]. Поляне, живущие в Киеве, происходят от древних полян, а половцы, современные летописцу, не что иное, как племена, отставшие в своем развитии, обычаи которых могут дать понятие о жизни славянских предков до принятия христианской веры. Некоторые исторические экскурсы «Повести», перемежающиеся с ссылками на современность, напоминают отрывки из путеводителя: «И убили Аскольда и Дира, отнесли на гору и погребли: Аскольда — на горе, которая называется ныне Угорской, где теперь Ольмин двор; на той могиле Ольма поставил церковь святого Николы; а Дирова могила — за церковью святой Ирины» [6].

Когда князь Олег умер, «оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемой Щековица. Есть же могила его и доныне, слывет могилой Олеговой». Преемник Олега Игорь, жадный и жестокий, был убит древлянами. «И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего времени». Отмстившая за мужа Ольга прошла по Деревской земле, наложив на нее жестокую дань: «И существуют места ее стоянок и охот до сих пор». Потом, устанавливая, если верить «Повести», администрацию на местах, Ольга отправилась к Новгороду, а «логовища ее сохранились по всей земле и свидетельства о ней, и места ее, и погосты, а сани ее стоят в Пскове и поныне, и по Днепру есть места ее для ловли птиц, и по Десне, и сохранилось село ее Ольжичи до сих пор». Во время междоусобной войны между Владимиром Святославичем и Ярополком была осаждена Родня. «И был в Родне жестокий голод, так что ходит поговорка и до наших дней: «Беда как в Родне»» [7].

В княжение Ярослава русские войска сошлись на брань с печенегами, напавшими неожиданно на Киев в том самом месте, «где стоит теперь церковь святой Софии, митрополия русская, а тогда было поле вне города. И была битва жестокая, и едва одолел к вечеру Ярослав». И еще: князь Роман привел половцев на Русскую землю против великого князя киевского Всеволода: «Всеволод же стал у Переяславля и заключил мир с половцами. И возвратился Роман с половцами назад, и убили его половцы, 2 августа (1079 г.). И до сих пор еще лежат там кости его, сына Святославова, внука Яро-славова» [8]. Подобные экскурсы позволяют не только связать прошлое и настоящее, но и выявить черты людей разных эпох, рост государства и городов, в частности столицы Киева, сопоставить «век нынешний и век минувший», показать, что прошлое живет среди нас, а не умирает бесследно.

Актуальность тематики — характерная черта «Повести временных лет». Уже само появление на Руси летописи, описывающей общеславянский мир и Киевскую Русь, было в высшей степени актуальным явлением, отвечающим насущным потребностям дня. Ставшая еще в древности главным источником знания об отечественной истории, летопись ставила перед собой самые важные вопросы жизни страны. Летописца в прошлом интересуют прежде всего вопросы, на которые он ищет ответ в настоящем. Идеи, выдвигаемые «Повестью», имели для своего времени и продолжали иметь в последующие времена истории России большое, жизненно важное значение, переходя из века в век. Таковы проблемы происхождения славян, их роль в истории, начало Русского государства, внешняя политика и расширение Киевской Руси, победы русского оружия. Важнейшей проблемой для летописца было христианское просвещение Руси, которому он посвящает много места и времени, а наряду с ним и истории культуры страны.

Нельзя не отметить, что летописец берет для своего изложения самые животрепещущие вопросы, что никак не позволяет квалифицировать его как автора, описывающего события по принципу «добру и злу внимая равнодушно». Составитель пользуется каждой возможностью для того, чтобы усилить идейное, социальное воздействие своего произведения. Даже небесные явления он конкретизирует, призывая читателя убедиться в том, что они предвещают то или иное событие, например связанное с нападением кочевых племен на Киев, или смерть одного из князей. Все это говорит о том, что авторы «Повести» понимали действенность исторического знания, его непосредственные возможности воздействия на общее направление политики, его учительскую функцию.

Актуальность проблематики «Повести» доходит в отдельных случаях, особенно при описании современных событий, до степени злободневности, когда, не выдерживая описательного тона, летописец прямо обращается к князьям с призывами о сохранении общих интересов. Нельзя не отметить мужества авторов «Повести», не раз шедших против братоубийственной политики князей и смело обличавших их сепаратизм. В связи с этим следует отметить еще одну черту составителей— развитое чувство ответственности историка перед обществом. Эта ответственность заключалась не только в стремлении объективного, правдивого изложения событий, но главным образом в выводах из них.

Истинность своего рассказа летописец старался подтвердить ссылками на современность, на сохранившиеся остатки прошлого как свидетельства его реальности. В конечном итоге составитель обращается к своей аудитории с призывом проверить его на основании наглядных и доступных всем данных. Существование на указанном месте церкви должно доказать истинность событий, бывших здесь когда-то, а название реки — реальность существования тех или иных исторических лиц, на которых ссылается автор.

В своей работе летописец опирался на общественное мнение и в то же время выражал его в своих рассказах. Поэтому ему было важно суждение общества, к которому он апеллирует, ссылаясь на вещественные, топонимические и другие свидетельства, которые могли наглядно удостоверить его объективность. Примерно так же обстояло дело и с выводами, которые делали авторы «Повести» из обзора исторических событий и явлений современности. Свои выводы, как и факты, они черпали из окружающей жизни, от людей различного положения, рассматривая свою летопись как аккумулятор исторического опыта. Летописец мыслил для своего времени широкими историческими категориями.

Было бы нелепо сравнивать социальную значимость современной исторической науки со средневековой. Последняя отличалась чрезвычайно малым числом публикаций, производимых от руки в течение длительного срока на дорогом материале. Но был еще один, правда несовершенный, но массовый, способ распространения летописных сведений среди широких слоев общества. Речь идет об устной передаче тех отрывочных сведений, которые тем или иным способом проникали в народ, а через его сказителей — в былины. Под устными летописями следует понимать не только фольклорные данные, использованные летописями, но и те более или менее отрывочные данные, которые из письменных источников трансформировались в устные — единственный способ, с помощью которого народ мог познакомиться с летописной отечественной историей. Авторы «Повести временных лет» рассматривали историю Руси с государственной точки зрения. «Повесть» своими исходными позициями берет интересы государства в его целом, не разменивая своего внимания на выгоды или невыгоды отдельных групп.

Выражая интересы класса феодалов в первую очередь, летопись, однако, обращается ко всем членам общества без изъятия, тем более что она пользуется общими категориями, лежащими в основе христианской морали и религии, предписывающей именно такое отношение ко всем людям вне зависимости от их социального положения. Вообще мировоззрение, отразившееся в летописи, сложно и противоречиво, как и состав самой летописи. Оно синкретично. «Повесть временных лет» указывает на основании вероучения, построенного на Ветхом и Новом заветах, место человека в обществе как индивидуума, живущего в определенных условиях, установленных провидением. Цель человека — служение обществу, себе подобным, а средство для этого — христианская любовь, смирение и взаимопомощь в процессе общественной и частной деятельности. Вместе с тем человек обладает свободной волей, предоставленной ему высшей силой, и поэтому имеет свободу выбора, которую он может обратить как на благо, так и во зло обществу и самому себе.

Так освобождается место для действия сил, разрушающих созидательную деятельность мира и противопоставляющих себя божественной воле. Человек рассматривается «Повестью» как арена битвы этих двух сил, в которых берет верх то одна, то другая. Однако содержание «Повести» не дает основания думать, что она понимает личность как ничтожную песчинку, кружащуюся в вихре непреодолимых сил: именно свободный выбор, свободная воля человека делают его величиной, способной овладеть событиями и направить их в нужную Для него сторону. Жизнь предлагает человеку каждый раз Какую-то ситуацию, комбинацию борющихся сил, и он каж-дый раз делает свой выбор — далеко не всегда правильный. Сама жизнь летописцами рассматривается как борьба, участие человека в борьбе против иноземных племен и наро-дов. Кажется летописцу необходимым и священным долгом каждого, обязанного защищать свой народ, свою страну и свою веру от посягательств извне. Иное дело — внутренняя борьба. Она представляется авторам «Повести» как нечто привносное, не бывшее органическим следствием развития общества. Не умея объяснить ее, летописец обращается к козням дьявола, относя за его счет беды тех междоусобий, которые раздирают русскую землю. Летописец призывает к взаимной терпимости, хочет утишить страсти братоубийственных распрей, напоминает о необходимости смирения, любви и других нормах христианской этики.

Казалось бы, что сознание связи между прошлым и настоящим должно было бы неизбежно привести летописцев к идее связи настоящего с будущим. Однако этого не случилось по той причине, что религиозная пелена на сей раз оказалась слишком плотной. Предвидение будущего для летописцев осталось областью магических действий, нечистой силы, способной проникнуть в тайны грядущего. Только божество способно знать, что будет, и всякая попытка вторгнуться в его функции есть посягательство на волю провидения.

Проблема предвидения будущего в «Повести» тесно связана с воспитательной функцией исторического знания. Одной из основ последней была идея возмездия, широко распространенная в античности и в средние века. Она вытекала из христианского учения об отмщении за преступления и грехи и носила в общем отвлеченный характер воздаяния на том свете, входя составной частью в этику утешения, которое получат униженные и оскорбленные. Свободная воля человека вступала в противоречие с путями, начертанными провидением, наказывающим его за неверный выбор между наущением дьявола и волей божества.

Князь Святослав не повиновался матери своей Ольге, не принял крещения, гневаясь на мать, покинул свою землю ради далеких походов и славы, не следовал добрым советам, упрямо поступая по-своему, и погиб, получив возмездие. Свя-тополк поднял братоубийственную войну против Ярослава, в ходе которой он приводил на родину иноземные войска, грабил и убивал жителей. В конце концов ему пришлось бежать из пределов Руси, и «пробежал он через Польскую землю, гонимый божиим гневом, и прибежал в пустынное место между Польшей и Чехией, и там кончил бесчестно жизнь свою. Праведный суд постиг его неправедного, и после смерти принял он муки окаянного: показало очевидно... посланная ему богом смертельная рана безжалостно кинула его смерти, и по смерти он, связанный, терпит вечные муки. Стоит могила его на этом пустынном месте и до сего дня, и исходит от нее смрад жестокий. Это бог явил в поучение князьям русским, что, если они еще раз совершат такое же (братоубийство), зная об этом (конце Святополка), они ту же казнь примут, даже еще большую той, потому, что совершат такое злое убийство, уже зная об этом» [9].

Тезис о карающей судьбе стал центральным в воспитательной системе исторического знания летописца, тем более что он был логическим следствием другой идеи — конечной победы добра в борьбе со злом. Жестокое наказание за грехи и преступления неотвратимо настигнет всякого, кто престу-пит законы божеские и человеческие. Правда, в самой «Повести», если иметь в виду ее фактический материал, идея возмездия не находит повсеместного подтверждения. Например, непосредственные убийцы Бориса и Глеба остаются безнаказанными, уходя от какого-либо возмездия. Однако это не смущает летописца, который пропускает эти и подобные им обстоятельства мимо. Летописцем владеет вера в безграничную справедливость установленного миропорядка. Впрочем, если праведная жизнь может обратиться в греховную, то логично будет, если греховная жизнь обращается в праведную. Путь к исправлению доступен даже самым закоренелым грешникам, принявшим покаяние. Так было в истории Руси с князем Владимиром Святославичем, греховная жизнь которого коренным образом преобразилась после того, как он принял христианство, крестившись сам и крестив свой народ.

Идея возмездия особенно наглядно выступает в «Повести» в «Поучении о казнях божиих». Приуроченное в летописи к 6576 (1068) г., оно, по всей вероятности, написано под живым впечатлением поражения, которое постигло русских князей в битве на Альте, где половцы одержали верх. Летописец не считает это поражение случайным — оно следствие междоусобий князей, поддавшихся наущению дьявола, «злому убийству и кровопролитию, возбуждая ссоры и зависть, братоненавистничество, клевету». Поражение русских войск в борьбе с иноплеменниками — кара за грехи, грозный сигнал, поданный для того, чтобы обратить страну к покаянию и исполнению законов, установленных провидением. «Если же раскаемся в злодеяниях наших, то «как родным детям своим, Даст он нам все просимое, и пошлет нам дождь в любое время. И наполнятся гумна ваши пшеницею. Заработают давила винные и масляные. И воздам вам за годы, которые отняли У вас саранча, и хруст, и гусеницы; сила моя велика, которую я обратил против вас»,— говорит господь-вседержитель».

Попутно летописец обращает свой гнев против тех сто-рон народной жизни, которые противоречат учению церкви. В частности, он не устает бороться против суеверий языческого толка, а также против исконного врага русской православной церкви — скоморохов. «Видим ведь игрища утоптанные с такими толпами людей на них, что они давят друг друга, являя зрелище бесом задуманного действа, — а церкви стоят пусты; когда же приходит время молитвы, мало людей оказывается в церкви» [10]. Вообще-то «Повесть» в «Поучении о казнях божиих» сводит всю свою мораль к простейшей казуистической формуле, характерной для своего времени: если будет совершено то-то, то случится то-то, и наоборот. (Небезынтересно напомнить, что в то время, как летопись, отражающая мировоззрение официальной церкви, выступает против скоморохов, былины берут их под защиту.)

«Повесть» большое значение придает воспитательной функции исторического знания. Не будет никакой натяжкой считать, что составители «Повести» видели в своем произведении, вообще в своей работе, важнейший фактор формирования сознания Руси, ее отношения к современной действительности и прошлому [11]. Сами летописцы об этом нигде не говорят, но объективно «Повесть» была написана ими с воспитательной, морализующей целью — возвеличить добродетель и бичевать пороки. Достижение этой цели должно было способствовать прежде всего единству государства, его целостности и силы, а это была главная практическая задача «Повести временных лет».

Восстанавливая прошлое, реконструируя факты, возвращая из небытия минувшие события, летопись вводила читателя в галерею исторических деятелей, с той или иной силой и обстоятельностью рисовала их внутренние и внешние портреты, давала им то или иное освещение. И каждый раз летописец— исторический портретист—не забывал сказать то, что было для него основным: как этот князь радел о единстве Руси, включая сюда как важнейший компонент и его религиозное рвение. Гордость за славное прошлое, уверенность в своих силах, способных преодолеть любые испытания, сохранение лучших традиций, накопленных предыдущими поколениями, патриотизм, христианское просвещение и борьба с суевериями — вот что составляет содержание воспитательной системы составителей «Повести».

Древность и величие русской истории, показанные летописцем в самом начале «Повести», имели помимо чисто исследовательских изысканий важное политическое значение. Знакомство с «Повестью» не могло не вдохновлять на подвиги. Походы Олега и Игоря на Византию; мудрость внутреннего управления Ольги; деятельность Святослава, выдающегося полководца; политика Владимира, язычника и грешника вначале и ревностного христианина и святого впоследствии; просвещение Руси, последовательно проводимое Ярославом, — все это на фоне неуклонного подъема государства, роста его земель, населения и укрепления международного престижа должно было и действительно имело большое воспитательное значение не только для сущих, но и для грядущих поколений.

Тяжелое положение Руси делало «Повесть» произведением, в котором пропаганда усиления государства имела особый, жизненно важный смысл. Вот почему проблема патриотизма, традиций, пропаганда веры, морали получали первостепенное значение в летописи. Характерно, когда «Повесть» хочет воздействовать на чувство читателя, она, как правило, обращается к народным произведениям: фольклору, легендам и сказаниям, в которых выступают живые персонажи истории, очерченные ярко и крупно. «Повесть» не смущают неизбежные в этих случаях неточности, фантазия и преувеличения.

С восторгом летописец приводит легенду о необыкновенной мудрости, проявленной княгиней Ольгой во время ее посещения Царьграда, где она благодаря своему необыкновенному уму оказалась намного выше императора и его приближенных, с легкостью побеждая в споре и обводя их вокруг пальца, подобно тому как она поступала с простодушными древлянами. Апофеоз Ольги заканчивается гордым ответом, который она будто бы дает императору Византии: «Эта же Ольга,— пишет «Повесть»,— пришла в Киев, и прислал к ней греческий царь послов со словами: «Много даров я дал тебе. Ты ведь говорила мне: когда-де возвращусь в Русь, много даров пришлю тебе: челядь, воск и меха, и воинов в помощь». Отвечала Ольга через послов: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе». И отпустила послов с этими словами» [12]. В этих словах звучит неприкрытая гордость своим отечеством, престиж которого расценивается равным международному авторитету Византийской империи.

Героикой дышат строки «Повести», посвященные самому крупному полководцу Древней Руси Святославу. Заимствованные из дружинных сказаний, прославляющих князя-воина, они полны патриотизма: «И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Когда же русские увидели их, — сильно испугались такого великого множества воинов, но сказал Святослав: «Нам некуда уже деться, хотим мы или не хотим — должны сражаться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые не принимают позора. Если же побежим, — позор нам будет. Так не побежим же, но станем крепко, а я пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о своих сами позаботьтесь». И ответили воины: «Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим». И исполчились русские, и была жестокая сеча, и одолел Святослав, а греки бежали» [13].

Сильным преувеличением звучит патриотическая концовка рассказа летописца о победе над половцами русских князей в 6619 (1111) г., объединившихся наконец между собой под главенством Владимира Мономаха. Обрадованная таким счастливым оборотом дела, «Повесть» отметила это событие ликующими строками: «...возвратились русские князья восвояси со славой великою, разнесшейся как среди своих людей, так и по всем дальним странам, т. е. по Греции, Венгрии, Польше и Чехии, даже и до Рима дошла она, на славу богу всегда ныне и присно и во веки веков, аминь» [14].

Одной из задач исторического знания летописец полагал накопление и пропаганду славных традиций предков. На их примере «Повесть» учила современное ей поколение и завещала будущим сохранение их и приумножение. На уважение к делам предков и воспитательное значение их традиций «Повесть» указывает несколько раз. Основной прием летописцев в том отношении прост, но испытан: тот, кто живет по заветам предков, будет иметь успех во всех своих предприятиях, а того, кто ими будет пренебрегать, постигнет кара. Верный себе, летописец актуализирует свою тематику, умело связывает общие положения с конкретными событиями своего времени, пытаясь использовать историческое знание как практическое руководство. «Повесть временных лет» ни на одну минуту не забывает о своей главной задаче — борьбе за единство Киевского государства и стремится доказать всеми имеющимися средствами необходимость единения князей. Та же идея красной нитью проходит и в знаменитом «Поучении» Владимира Мономаха, основные мысли которого удивительно согласуются с «Повестью», поместившей рассуждения князя (в Лаврентьевском списке). В той части «Поучения», которая содержит письмо двоюродному брату Олегу, Мономах, сокрушаясь по поводу княжеских междоусобий, писал: «Таким ведь путем шли деды и отцы наши: суд от бога пришел ему (Изяславу), а не от тебя... Удивительно ли, что муж пал в бою? Так умирали лучшие из предков наших. Но не следовало ему зариться на чужое, ни меня в позор и в печаль вводить» [15].

Решающим средством воспитания на историческом материале «Повесть» считала пропаганду христианского просвещения и христианских норм общежития. С легкой руки «Повести» все последующие летописи вплоть до XVII в.— рубежа, после которого летописная традиция иссякает, — составлялись под углом зрения пропаганды христианского просвещения. Вместе с христианской верой на Русь приходит христианское просвещение в виде грамоты, книг, распространения культуры, строительства церквей, городов, новых норм отношений людей между собой, укрепления государства, установления единых законов, упрочения семьи и собственности. Летопись представляет себе последствия принятия христианской религии как крупный, выражаясь современным языком, прогрессивный шаг вперед в истории Киевской Руси, определивший дальнейшее ее развитие.

«Повесть» настойчиво внушает своим читателям мысль о том, что христианство не было актом единовременным, что его победа была завоевана ценой больших усилий, жертв и крови адептов новой веры, пожертвовавших жизнью для победы новой религии. Прославлению мученичества за веру стойкости христиан «Повесть» посвящает много места, указывая на них как на образец, которому надо следовать. Мученичество первых христиан должно было, по мысли летописцев, не только показать величие и непреходящую ценность новой веры, но и укрепить современное «Повести» поколение в вере, внушить необходимость следования ее нормам, указать на ничтожность тех усилий и жертв, которые приходится приносить рядовым прихожанам по сравнению с великомучениками. Мучения первых христиан были великолепным агитационным материалом, который следовало хорошо использовать. Вот почему эти сюжеты поданы в хвалебном, далеком от реалистической манеры исполнения стиле, не оставляющем никаких сомнений в преувеличениях и идеализации. Первым таким рассказом был приведенный под 6491 (983) г. текст о варягах-мучениках, пришедших из Византии в Киев и там начавших проповедовать христианскую веру. Несмотря на свою лаконичность (летописцу явно не хватало фактического материала, возможно, за давностью происшествия), рассказ производит сильное впечатление своим трагизмом.

В Киеве решено было совершить человеческое жертвоприношение, и жребий пал на сына варяга, жившего во дворе, «где сейчас церковь святой Богородицы (Десятинная), которую построил Владимир». Когда посланные пришли за юношей, то отец тщетно пытался защитить его. Вооруженная толпа разнесла двор и «подсекла сени», убив отца вместе с сыном. «Если и не были здесь апостолы сами собой, — заключает летописец свой рассказ, — однако учения их как трубные звуки раздаются в церквах по всей вселенной: их учением побеждаем врага-дьявола, попирая его под ноги себе, как попрали и эти два праведника, приняв венец небесный наравне со святыми мучениками и праведниками» [16].

Однако мученичество варягов — отца и сына не могло стать питательной средой для создания культа: в лучшем случае им предоставлялся ореол подвижников за веру. Образ варягов-мучеников не мог захватить чувства киевлян по той простой причине, что они не были соплеменниками и не могли отражать чисто местных особенностей. Кроме того, в рассказе о варягах-мучениках сами киевляне выглядят не самым лучшим образом. Вот почему центральным культом, взятым на вооружение «Повестью», стал культ Бориса и Глеба, страстотерпцев, великомучеников, целиком связанных с русской историей, в которой действовали имена, всем знакомые и близкие. Но главное — история двух братьев как нельзя более соответствовала основной политической линии летописцев— она имела самое непосредственное отношение к идее единства князей.

Борис и Глеб погибли, не желая междоусобий, своей жертвой они хотели искупить грехи своих братьев-врагов и тем самым установить мир, уйдя из жизни путем самоотречения. Совершая подобные действия, Борис и Глеб, как указывает летопись, хотя и имели поддержку среди дружинников и могли бы с успехом вступить в борьбу за власть, приняли на себя всю тяжесть ответственности за положение в стране и, желая погасить братоубийственную войну, т. е. ликвидировать социальную несправедливость, сознательно пожертво-вали собой, принеся искупительную жертву.

Для летописца было немаловажно, что такими страстотерпцами оказались князья, а не бояре, дружинники или крестьяне, например. Дело в том, что борьба велась за власть между высшими представителями княжеского рода, и поэтому пример Бориса и Глеба был как нельзя более поучителен. Если бы так или близким к тому образом поступали бы все князья, то распря сама по себе прекратилась: никто не захотел бы нарушать установленные законы. Видимо, такое положение представляется летописцу идеальным и он ищет выход там, где он привык его искать — в религиозных христианских заповедях, трактующих о любви к ближнему как высшей заповеди человека. Утопичность этой идеи была наглядно продемонстрирована всей последующей историей Киевской Руси, которую включала в себя не кто иная, как сама «Повесть временных лет». Однако на протяжении всей летописи ее составители упорно стоят на позиции, продиктованной христианскими канонами, хотя факты явно направляли их на поиски других решений. Впрочем, таким же в сущности образом проблему княжеских междоусобий пытался решить, по крайней мере в теории, выдающийся политик Древней Руси князь Владимир Мономах.

Подобно летописцу, Мономах видит причину княжеских войн в наущениях дьявола, а способ их прекращения — в установлении братского мира на основе христианской заповеди о любви к ближнему и ненасилии. «Ибо, кто молвит: «Бога люблю, а брата своего не люблю—ложь это»,—писал Мономах в своем «Поучении». И еще: «Если не простите прегрешений брату, то и вам не отпустит отец ваш небесный» [17].

«Повесть» рассматривает крещение Руси как обновление людей, вкладывая в уста князя Владимира Святославича это выражение—«новые люди», т. е. люди, приобщившиеся к христианскому просвещению, приобретшие новое духовное качество. Уже князь Владимир начал политику просвещения, заключавшуюся в том, что по «городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещение по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них, ибо не утвердились еще они вере, и плакали о них как о мертвых». Высшего же своего развития политика христианского просвещения, по «Повести», достигла при сыне Владимира Ярославе, который деятельно занимался строительством Киева: «заложил Ярослав город большой, у которого сейчас Золотые ворота», построил много церквей, активно способствовал распространению христианской веры. «Любил Ярослав церковные уставы, попов очень жаловал, особенно же черноризцев, и к книгам проявлял усердие, часто читая их и ночью и днем. И собрал книго-писцев множество, которые переводили с греческого на славянский язык. И написали они много книг, по которым верующие люди учатся и наслаждаются учением божественным». Детописец произносит панегирик книжной мудрости, учению книжному, сравнивая их с «реками, напояющими вселенную».

Собственно, политика князей оценивается «Повестью» в зависимости от того, насколько последовательно и широко они распространяли христианское просвещение как основу духовного и политического единения. В христианском просвещении летописец видел идеальное сочетание политического и духовного воспитания народа в нужном церкви и княжеской власти духе, а вместе с тем залог процветания страны, где государственные и религиозные цели воздействия на массы сливаются друг с другом.

«Повесть» требует исполнения христианских этических норм. Они в общем несложны: любовь к ближнему, смирение, всепрощение, добросовестное исполнение своих общественных и частных обязанностей. На подвиги во имя прославления христианского вероучения способны лишь избранные, целиком посвятившие себя служению богу. Они добровольно нищенствуют, юродствуют, становятся затворниками.

С величайшим почтением и восхищением летописец (сам монах) описывает религиозное подвижничество своих старших собратьев — «святых отцов» Печерского монастыря. «Такие чернецы как светила на всю Русь светят: одни были постники крепкие, другие — сильные бдением, третьи — на преклонение коленное, четвертые — на пощение, через день и через два дня, иные же ели хлеб с водой, иные — овощи вареные, другие — сырые». Но даже из этой подвижнической братии летописец выделяет, по его собственному выражению, «мужей изумительных».

Демьян, пресвитер, был постником и всю жизнь ничего не ел, кроме хлеба, запивая его водой. Другой черноризец, Еремия, помнил крещение Руси и обладал способностью предвидения. Старец Матвей обладал необыкновенным даром различать бесов в любом обличье, которое они принимали для соблазнения монахов. Исакий, бывший купцом, Раздал все свое имущество бедным и монастырям и постригся.«Этот Исакий повел жизнь суровую: надел власяницу, велел купить ему козла, ободрал его мех и надел на влася-ницу, и обсохла на нем кожа сырая. И затворился в пещере, одном из проходов, в малой келье в 4 локтя, и там молился богу со слезами. Была же пищей его просфора одна, и та через день, и воды в меру пил он» [19].

Морализирующая тенденция красной нитью проходит через всю «Повесть временных лет». Обличать пороки и возвеличивать добродетель — важная задача летописца, каждый раз стремящегося извлечь уроки истории. История для лето- писца — это алтарь, который следует воздвигнуть добродетельным героям, и позорный столб, к которому пригвождаются злодеи. Летописец не только не скрывает своей морализирующей тенденции, а, напротив, всячески ее подчеркивает вплоть до того, что стремится не только сохранить имена тех, кого возвеличивает, но предать на веки вечные позору злодеев. Из памяти потомков не должны исчезнуть не только добрые дела, но и злодеяния, ибо история, как указывает «Повесть», полна и того и другого.

Бытие рассматривается летописцем как существование, состоящее из двух внутренне присущих ему сторон — добра и зла, борьба между которыми и составляет процесс жизни. Однако это не значит, что против зла не следует бороться. Именно беспощадная борьба со злом во всех его видах составляет одну из целей пропаганды летописцев, опирающихся на исторический опыт. Галерея исторических портретов, проходящих в летописи, резко делится авторами «Повести» на две категории — добродетельных и злодеев. Летописцы не знают здесь никакого компромисса — они рисуют свои портреты или сплошь черной, или белой краской. Критерием для определения того или другого является все тот же в основе политический вопрос о единстве государства. Тот, кто «бросает нож» между князьями и насильственно убирает со сцены своего противника, тот злодей, имя которого должно быть проклято историей и потомством. Тот, кто борется за сохранение единства государства не щадя себя, должен быть занесен на скрижали истории как спаситель народа, поборник доброго начала.

Наиболее обнаженно свою морализирующую тенденцию летописец обнаруживает, как уже было сказано, в рассказе об убийстве Бориса и Глеба. Летописец причисляет их не только к лику святых, но и ставит рядом с пророками и апостолами. И тут же «Повесть» спешит сообщить имена злодеев, совершивших неслыханное преступление, предать их всеобщему позору, чтобы из памяти позднейших поколений не изгладились не только славные подвиги, но и злодеяния, а также преступники, их совершившие. «Окаянные же те убийцы пришли к Святополку, точно хвалу возымев от людей, беззаконники. Вот имена этих законопреступников: Путьша, Талец, Еловит, Ляшко, а отец им всем сатана».

Величайшим преступлением вслед за убийством летописец считает клятвопреступление, потому что нарушение договора, клятвы в переводе на политический язык означало нарушение достигнутого неустойчивого равновесия между князьями, которое снова вело к братоубийственной войне. В связи с этим летописец под 6576 (1068) г. составляет следующее поучение на страх князьям: «В Киеве в это время сидел Всеслав. Это бог явил тут силу креста, потому что Изяслав целовал крест Всеславу, а потом захватил его: потому и навел бог поганых, Всеслава же явно освободил крест честной. Ибо в день воздвижения (14 сентября) Всеслав, вздохнув, сказал: «О крест честной! Так как верил я в тебя, ты и избавил меня от этой ямы». Бог же показал силу креста и поученье земле Русской, чтобы не преступали честного креста, целовав его; если же преступит кто, то и на земле примет кару и в будущем веке казнь вечную» .

Тесным образом с воспитательными задачами «Повести» была связана борьба с суевериями. Ожесточенная война, объявленная церковью суевериям, объясняется двумя моментами. Первый из них заключается в том, что суеверия в своих главных чертах были остатками язычества, до конца не уничтоженного христианской религией, и, таким образом, мешали окончательной победе православия. Второй момент, не менее первого настораживающий церковь, состоял в том, что языческие верования, точнее, их остатки бытовали в народной среде, будучи в какой-то мере выражением протеста против несправедливого правопорядка.

Русский героический эпос, в котором довольно явственно просматривается народная смесь язычества и христианства, достаточно красноречив в этом отношении. В отличие от былин и в противоречие им летопись выступает против каких бы то ни было остатков язычества в виде суеверий, т. е. пережитков древней магии. «Повесть» объясняет существование и жизнестойкость суеверий «попущением божиим», «творением бесовским», посланными свыше для испытания твердости веры в людях. Суеверия отвлекают народ «призрачными чудесами и сатанинскими делами» от исполнения религиозных обязанностей, колеблют их в вере, «прельщая чудесами».

Дело, однако, не ограничивалось диспутами, оно на практике оборачивалось гораздо более серьезно для правящего Класса, и в том числе для церкви. «Повесть» рассказывает о том, что в 6532 (1024) г. в Суздале под руководством волхвов поднялся народ. «Был мятеж великий и голод по всей стране», — пишет летописец. Народ убивал зажиточных людей, прятавших запасы продовольствия. Князь Ярослав, явившись в Суздаль, жестоко расправился с волхвами, отправив одних в изгнание, а других казнив.

Это значит, что волхвы, подняв народ, поднялись и против бога, который послал голод по неисповедимым путям своим. Попытка же изменить существующее положение есть великий грех, преступление против высшего существа, соз-давшего и управляющего миром. Восстание в Суздале было не единичным. В 6579 (1071) г. произошло возмущение в Ростовской области во время неурожая, вызвавшего голод. Острие восстания было направлено против зажиточных (летописец указывает на «зажиточных женщин»), прятавших запасы продовольствия. Активными участниками бунта были два волхва, призывавшие убивать богатых. Ян Вышатич, выступивший против восставших, спрашивал волхвов: ««Чего ради погубили столько людей?» Те же сказали, что «они держат запасы, и, если истребим их, будет изобилие; если же хочешь, мы на твоих глазах вынем жито или рыбу или что другое»» [21].

У самих летописцев нет единого, выработанного взгляда на магию. С одной стороны, они верят в возможность влиять на события таинственным образом, верят в силу колдунов и волхвов, тем более что так говорится в Библии. В дополнение к сказанному можно, например, добавить, что «Повесть» совершенно серьезно сообщает, что князь полоцкий Всеслав, вступивший на княжеский стол в 6552 (1044) г., был рожден «с помощью волхования» и «у него на голове оказалось язвено (?)», по какой причине «до сего дня потому и немилостив на кровопролитие» [22].

С другой стороны, летописцы разоблачают действия магов как проявление нечистой силы, а потому обладающих лишь видимостью реальности и силы. «Повесть» приводит много примеров разоблачения и уничтожения волхвов людьми, твердыми в вере. Так, явился волхв в Новгороде при князе Глебе. «И начался мятеж великий в людях. Глеб же с топором под плащом подошел к волхву и сказал ему: «Знаешь что утром случится и что до вечера?» Тот же сказал: «Знаю наперед все». И сказал Глеб: «А знаешь ли, что бу-. дет с тобою сегодня?» «Чудеса великие совершу», — сказал (волхв). Глеб же, вынув топор, разрубил волхва, и тот пал замертво, и люди разошлись. Он же погиб телом и душой, отдав себя дьяволу» [23]. Борьба против суеверия была для летописца одной из форм распространения христианского просвещения, на пути которого стояли сильные пережитки древнейших магических верований.

Христианская философия, обращавшаяся ко всем классам и народам без изъятия, проповедовавшая всеобщую любовь и смирение, сформулированная отвлеченно и гибко, открывала представителям господствующего класса широкие возможности для маневрирования и идеологического оправдания существующего строя. Она приобретала значение мощного оружия в классовой борьбе в тяжелые периоды жизни государства, когда, как это было в Киевской Руси, усиливались классовые противоречия, доходившие до открытых народных восстаний, а ослабление государства вызывало нарастание внешней опасности. Чем ниже закатывалось солнце Древней Руси, тем сильнее раздавалась проповедь классового мира или общественного примирения [24].

«Повесть временных лет» не только ярко отразила фактическую сторону событий. С болью пламенного патриота летописец наблюдал и описывал страшную для него правду и пытался внести свою лепту в дело спасения родины. Обратившись к религии, он там привычно черпал общие идеи, которые распространял на конкретные события своей страны. Призывая соотечественников к единению, «Повесть» напоминала им кодекс христианской морали, прославляла трудовую деятельность, указывала человеку на его жизненные цели, проповедовала классовый мир и звала на борьбу с внешним врагом.

Поэтому летописец обратился к одному из величайших авторитетов современной ему эпохи — князю Владимиру Мономаху, «Поучение» которого как нельзя более подходило к случаю, подробно разбирая все волнующие летописца проблемы и выразив их с такой силой и, главное, настолько представительно, как не смог бы этого сделать сам автор заключительной части «Повести». Кроме того, оно несло в себе итоги большого и поучительного опыта жизни и деятельности крупнейшего политического и военного деятеля. Все эти компоненты не только украшали летопись, но и ставили ее на уровень актуального политического документа, руководства к жизни. Одним словом, социальную и воспитательную значимость этого ценнейшего исторического пособия было трудно переоценить в то время. В «Повести» в отдельных ее местах появлялись время от времени примеры из жизни отдельных князей, связанных с идеями благотворительности, смирения и классового мира, но так полно и цельно, на широкой идейной основе христианской философии они были трактованы только в «Поучении» Мономаха.

Конечной целью жизни Мономах в соответствии с христианской религией провозглашает спасение души. Отсюда на первый план выдвигаются примат духовной жизни над материальной, бренность тела и вечность души. «А мы что такое, люди грешные и злые? — спрашивает Мономах в «Поучении» и отвечает: — Сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и в чести, а завтра в гробу и в забвении, другие накопленное нами разделят.

Посмотри, брат, на отцов наших: что они взяли или на что им одежды? Но только (и осталось про них то), что сделали они душе своей». Путем к спасению души являются смирение перед божеством и людьми, признание ничтожества и бренности земной жизни, устремление к высшим идеалам, отрешенность и презрение к мирским благам.

Основой человеческого поведения должна стать любовь к ближнему, полная самоотдача на благо общества, беспрерывная борьба с самим собой. «Научись, верующий человек, поступать благочестиво, научись, по евангельскому слову, глазами управлению, языка удержанию, ума смирению, тела подчинению, гнева подавлению, мысли чистоту блюсти, побуждая себя к добрым делам господи ради. Лишаемый — не мсти, ненавидимый — люби, преследуемый — терпи, хулимый — моли, умертви грех». «Поучение» умудренного жизнью князя настаивает на трудовой жизни, на исполнении каждым своих обязанностей. «И бога ради, не ленитесь, умоляю вас, не забывайте трех дел этих, ибо не трудны они: это не затворничество, не монашество, не голодание, которое иные добродетельные претерпевают, но малыми делами можно получить милость божию». Мономах призывает к совершению «малых дел», которые приведут в конце концов к великой цели. Проповедь «малых дел» характерна для периода «дегероизации», который наступил в мировоззрении правящих классов, уже неспособных вести страну к целям большого масштаба, а ограничивающих себя лишь удержанием достигнутого.

Героический период Древней Руси, судя по «Поучению» Мономаха, прошел, оставив после себя воспоминания о великих делах, совершенных предками. Эта мысль проходит и в самой летописи, героический стиль которой, во многом нередко напоминающий былины, сменяется будничным описанием «малых дел», совершенных князьями. Повествование о героических делах и личностях сменяется рассказами о мелких стычках, сцепившихся в клубке междоусобий князей, интригах, вероломстве и предательстве. В этой обстановке всеобщего оскудения, беспрерывной борьбы внутри и вовне Мономах приходит к идее классового мира, достигаемого путем государственной благотворительности, умеренности и осторожности в управлении, мер, имеющих целью смягчение остроты классовой борьбы [25], единение антагонистических социальных групп на основе христианского кодекса морали. «Всего же больше убогих не забывайте, но, сколько можете, по силе, кормите и подавайте милостыню сироте, и вдовицу оправдывайте сами, и не позволяйте сильным погубить человека» [26].

Смирившись перед волей судьбы, покорившись обстоятельствам, причины которых в конечном счете лежат в непостижимой человеку высшей воле, Русь должна обратиться к будущему, постепенно, неустанно работая на пользу укрепления страны. Призыв Владимира Мономаха «страх божий иметь превыше всего» содержал в себе глубокий смысл, большую идейную емкость. Собственно, он в лапидарной форме заключал всю сумму положений, на которые опиралась система Мономаха. «Страх божий» включал в себя прежде всего ответственность за судьбу родины, которую должен испытывать человек независимо от того, какое место он занимает на ступеньках общественной лестницы. Он означал также беспрекословное подчинение существующей системе политического господства и неукоснительное исполнение велений кодекса христианской морали — трудолюбия, смирения, любви, прощения и других заповедей, обязательных для верующего. «Страх божий» был, таким образом, одним из важнейших средств достижения классового мира.

«Поучение» Владимира Мономаха представляет собой своеобразный образец использования религиозных канонов для конкретных целей. Автор искусно воспользовался христианской моралью для политических целей, достижение которых имело, несомненно, прогрессивный характер. Не ломая сложившееся здание феодального государства, не затрагивая ни в какой мере его основ, Мономах пытался влить в него новое содержание, соблюдая при этом традиционные формы. Практика Владимира Мономаха не расходилась с его теорией. Никто не сделал больше, чем он, для объединения Руси, никто больше, чем он, не боролся против сепаратизма князей. Мономаху удалось все-таки сплотить Русь для борьбы с половцами. Пытаясь смягчить остроту классовой борьбы и опереться на народную поддержку, он провел меры, способствующие некоторому улучшению положения масс.

Об отношении великого князя к народу выразительно рассказывает «Повесть временных лет» под 6611 (1103) г., когда князья перед очередной войной с половцами собрались на совет у Долобского озера: «И начала рассуждать и говорить дружина Святополкова, что «не годится теперь, весною, итти в поход, погубим смердов и пашню их». И сказал Владимир: «Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, на которых пашут! А почему не подумаете о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчин застрелит его из лука, а лошадь его возьмет, а в село его приехав, возьмет жену его и детей и все его имущество? Так лошади вам жаль, а самого смерда разве не жаль?» И не могла ничего ответить дружина Святополкова» [27].

Важной религиозно-политической идеей, намеченной «Повестью», была концепция избранности русского народа, предпочтенного провидением перед другими, отмеченного печатью великой миссии в истории, необыкновенной ролью и судьбой, призванной возвыситься среди других народов мира. «Да никто не дерзнет говорить, что ненавидимы мы богом! — восклицает летописец.—Пусть этого не будет! Ибо кого так любит бог, как нас возлюбил он? Кого так почтил он, как нас прославил и превознес? Никого! Потому именно больше гнев свой воздвиг на нас, что больше всех почтены бывше, мы худшие всех совершили грехи. Ибо больше всех просвещены бывше, зная волю владычную, и, презрев ее и красоту, горше других наказаны» [28].

Надо полагать, что с идеей избранности русского народа связано и отношение к византийцам, или «грекам», как они именуются в «Повести». Антигреческая направленность «Повести» очевидна. Она проходит с самого начала летописи в подборе фактов, главным образом свидетельствующих о коварстве и корыстолюбии, «византийстве» греков, пытающихся прибрать Русь к своим рукам не столько силой, сколько постепенным проникновением, прикрываемым личиной доброжелательности и помощи.

Временное единство Киевской Руси, достигнутое Владимиром Мономахом, восстановление большого централизованного государства подняли его престиж среди стран Европы, в частности в Византии, Германии и Англии. Окрыленный успехами, пришедшими после многих лет неудач и раздоров, патриотически настроенный летописец, нередко впадающий в публицистические преувеличения, с пропагандистской целью выдвинул тезис об избранности русского народа, занимающего особое место среди народов мира, тем более что самая крупная православная держава — Византия явно клонилась к упадку.

Рука об руку с усилением государства идет его христианизация, распространяется просвещение, растет территория и увеличивается международный авторитет страны. Основание государству было положено князем Олегом, правившим от имени Игоря. Именно Олег начал сплачивать славянские племена в единый народ, имеющий одну территорию и одну правящую династию, в которой власть передается от отца к сыну. Жестокой хитростью Олег овладел Киевом. «И пришли к горам Киевским, и узнал Олег, что княжат тут Ас-кольд и Дир. Спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, а сам подошел к горам, неся ребенка Игоря. И подплыл к Угорской горе, спрятав своих воинов, и послал к Аскольду и Диру, говоря им, что-де «мы, купцы, идем к грекам от Олега и княжича Игоря. Придите к нам, к родичам своим» [29] . Когда же Аскольд и Дир пришли, воины выскочили из ладей и умертвили их.

Обычно столь чувствительный к убийствам вообще, а к борьбе и гибели князей в особенности, летописец на сей раз не выразил никакой скорби. Он молчаливо соглашается с аргументацией Олега, нашедшего политический мотив, оправдывающий убийство Аскольда и Дира: государство должно быть едино и управляться соответственно единой властью, олицетворенной единой династией, во имя этой великой цели убийство оправдано. Гибель двух правителей — ничто по сравнению с великими задачами исторического значения, которые исполняет, по мнению «Повести», князь Олег, представляющий новое единое государственное начало, за которым стоит будущее Руси.

Логично было бы предположить, что единство государства, династии предполагает в схеме летописца и единовластие князя как третье важное звено. По всей вероятности, это и было так. Во всяком случае, летопись всегда напряженно следит за перипетиями борьбы за княжескую власть между отдельными претендентами, в конце которой удовлетворенно отмечает, что междоусобие кончилось победой одного из них. Он-то и прославляется «Повестью» как очередной объединитель Руси: «И стал Владимир княжить в Киеве один». Или: «После этого Ярослав завладел всей его волостью и стал самовластцем Русской земли» [30]. Вообще князь рассматривается «Повестью» как центростремительный центр государства, от которого идут скрепы, сдерживающие единство страны. Автократия как идеал политического управления может быть подтверждена еще и тем значением, которое придает «Повесть» проблеме «праведного князя». При самодержавном управлении личность автократа приобретает особое значение, потому что от его воли зависят в значительной мере политические повороты и даже судьбы государства.

В силу положения, по которому на земле нет сил, которые бы не подчинялись самодержцу, князь подотчетен только богу. В «Повести» содержится мысль о том, что провидение посылает стране князя в зависимости от того, насколько она угодна богу, т. е. в какой степени она исполняет его заповеди. «Если же какая-нибудь страна станет угодной богу, то ставит ей бог цесаря или князя праведного, любящего суд и закон, и властителя, и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает бог на страну ту, потому что князь глава земли. Ибо так сказал Исайя: «Согрешили от головы и до ног», т. е. от цесаря и до простых людей. «Горе городу тому, в котором князь юн», любящий пить вино с гуслями вместе с молодыми советниками. Таких (князей) дает бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исайя: «Отнимает господь у Иерусалима крепкого исполина, и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя и обидчика поставлю обладать ими» [31].

В этой теолого-политической формулировке, поданной летописцем как результат исторического опыта в связи с борьбой Святополка Окаянного со Святославом и подтвержденной Библией, содержится по замыслу «Повести» большой воспитательный смысл. Обращенная прежде всего к князьям, она прямо говорит о том, что справедливый князь угоден высшей силе, а несправедливый нет. Летописец на первое место ставит «суд и закон» как критерии, определяющие праведность князя.

Исходя из посылки о праведности князя, «Повесть» судит князей, резко разделяя их прежде всего по этому признаку. Легендарный Рюрик не получил в «Повести» никакой характеристики — ни прямой, ни косвенной, но видно, что летописец относится к нему и к его деятельности (правда, очень скупо описанной) положительно, как к родоначальнику единой династии. Олег тоже прямо не характеризуется, однако описание его походов вдохновляет патриотически настроенного летописца, увлеченного идеей создания Русской державы.

С высокой похвалой летопись отзывается о христианско-просветительной деятельности Ярослава, мудрость которого она видит в устроении городов, церквей и «книжного учения». Одобрительно летопись говорит об Изяславе за то, что он был «незлоблив нравом» и «любил правду». «Поисти-ну, если и сотворил он на свете этом какое прегрешение, простится ему, потому что положил голову свою за брата своего не из желания получить большую волость и больше богатства, но за братню обиду». Благоверным называет «Повесть» князя Всеволода за «боголюбие» и за приверженность к правде, воздержание от пороков.

Идеалом князя для летописца является Владимир Мономах. Поместив его «Поучение», летописец тем самым уже достаточно показал образ мышления и действий знаменитого князя. Но «Повесть» не удовольствовалась этим. Повествование о делах Владимира Мономаха полно глубокого уважения к этому деятелю. Владимир рассудителен, нетороплив в решениях, справедлив. Он полон стремления сохранить Русскую землю, наследие отцов и дедов, боголюбив, готов всех примирить и утешить [32]. Вся политика и личная жизнь князя Владимира представляются летописцем как реальный идеал правителя государства, поступающего в точном соответствии с законами божескими и человеческими.

Русской православной церкви нужны были собственные святые, на примере которых она могла бы вести христианскую пропаганду, так сказать привязанную к данной местности, культ, отражающий политическую и религиозную специфику Руси. Такими идеальными героями, канонизированными церковью, как было уже показано, стали Борис и Глеб, сыновья Владимира Святославича, которым «Повесть временных лет» сочла необходимым посвятить целую главу, равную описанию правления очередного киевского князя. Действия Бориса и Глеба поданы в совершенно идеализированной манере. Учитывая скудость исторического материала, автор жития Бориса и Глеба пытался этот недостаток восполнить возвышенной формой изложения, принятой в агиографической литературе. Борис (так же как и Глеб) знает о готовящемся против него заговоре и сознательно жертвует собой. Более того, когда посланные убить его подступили к нему, он начал петь заутреню, а затем, помолившись, лег на постель и принял смерть со словами: «Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего же брата, и не вмени ему, господи, это в грех». «И так скончался блаженный Борис, — пишет «Повесть», — приняв с другими праведниками конец вечной жизни от Христа-бога, сравнявшись с пророками и апостолами, пребывая с сонмом мучеников, почивая на лоне и веселясь со святыми».

Первое, что бросается в глаза при критической оценке повести о Борисе и Глебе, — это преувеличение их роли в истории Руси и вообще во всем этом хотя и трагическом, (I но явно в тенденциозных целях гипертрофированном по своим выводам рассказе, подогнанном под библейский манер. Даже во времена Киевской Руси далеко не все (как это видно из самой «Повести») верили в действительность рассказов о Борисе и Глебе, а следовательно, в их святость и праведность. Когда в 6580 (1072) г. переносили в торжественной обстановке мощи этих страстотерпцев в новую церковь, то, по словам летописца, «и митрополита ужас объял, ибо не твердо верил он в праведность покойных; и пал он ниц, прося прощения» .

Главная причина появления культа Бориса и Глеба и тенденциозного преувеличения подвига погибших братьев заключается в том, что это была одна из многочисленных попыток идеологическими средствами сохранить и укрепить единство Руси. Это политическое мероприятие получило религиозную окраску не только потому, что в средние века все идеологические формы имели церковную печать, но и еще потому, что русская православная церковь была глубоко заинтересована в государственном единстве, выступала нередко в качестве посредника в губительных для страны междоусобиях князей, добивающихся власти.

Культ Бориса и Глеба стал развиваться вскоре после их гибели, которая отстоит от даты принятия Русью православия всего круглым счетом на тридцать лет. Уже Ярослав в войне со Святополком Окаянным бросил свои войска на противника с именем страстотерпцев. «И собрал Ярослав,— говорит «Повесть»,— тысячу варягов, а других воинов 40000 и пошел на Святополка, призвав бога в свидетели своей правды и сказав: «Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба». В дальнейшем братья совершенно потеряли свои реальные черты и превратились в житийные персонажи заступников Руси, именем которых действовали различного рода претенденты на киевский престол. Социальный заказ, по которому был создан культ Бориса и Глеба, открывается в следующих словах летописи: «Покорите поганых под ноги князьям нашим, молясь владыке, богу нашему, чтобы пребывали они в мире, в единении и в здоровье, избавляя их от усобных войн и от пронырства дьявола, удостойте и нас того же, поющих вам и почитающих ваше славное торжество, во вся веки до скончания мира».

Поскольку культ Бориса и Глеба получил в Киевской Руси реальное политическое звучание, князья уделяли ему большое внимание. В связи с этим большое пропагандистское значение приобрели вещественные останки, связанные с их почитанием. Повесть рассказывает о большом празднике, устроенном в 6580 (1072) г. при перенесении тел Бориса и Глеба в новую церковь, построенную князем Изяславом в честь святых братьев. Князья лично несли гроб, сопровождаемые пресвитерами, епископом и митрополитом. Весь цвет киевской знати присутствовал при этом политическом акте, значение которого летописец, имея в виду князей, борющихся между собой, не преминул подчеркнуть в следующих словах: «И, отпев литургию, обедали братья все вместе, каждый с боярами своими, в дружелюбии великом» [35].

В свое время культ Бориса и Глеба использовал Владимир Мономах для усиления своей власти и прекращения междоусобий. В 6623 (1115) г. еще более пышный спектакль был устроен по поводу перенесения мощей Бориса и Глеба из деревянной в каменную церковь. Правда, торжество было несколько испорчено тем, что «произошла ссора между Владимиром, с одной стороны, и Давыдом и Олегом — с другой: Владимир хотел раки поставить посреди церкви и терем серебряный поставить над ними, а Давыд и Олег хотели поставить их под сводом, «где отец мой наметил», на правой стороне, где и устроены были им своды. И сказали митрополиты и епископы: «Киньте жребий, и где угодно будет мученикам, там их и поставим», и князья согласились. И положил Владимир свой жребий, а Давыд и Олег свой жребий на святую трапезу; и вынулся жребий Давыда и Олега. И поставили их под свод тот, на правой стороне, где и теперь лежат» [36].

Идеализация в летописи выступает в виде канонизации, а идеальный тип соответственно в качестве святого. На место былинной героизации и гиперболизации приходит летописная идеализация, в основе которой лежат реальные образы. Борис и Глеб представляют собой типичные идеализированные образы феодальной эпохи. Это — нравственные идеалы, повторяющие канонизированные церковью нравственные черты, отражающие интересы класса феодалов в целом. Их жертвенность и смирение как нельзя более подходили для пропагандистских целей среди народных масс, уделом которых было терпение и покорность судьбе, столь убедительно продемонстрированные Борисом и Глебом. Но еще более культ святых братьев выступает как политический идеал, обращенный к высшим представителям феодального класса — князьям. Борис и Глеб—норма, образец поведения, сохранившие свое социальное значение не только в период Киевского государства, но и позже, имевшие неоценимое значение в борьбе за единство страны. Большой политический смысл культа Бориса и Глеба, в частности в связи с перенесением их мощей, глубоко был раскрыт Л. В. Черепниным, который писал: «Итак, несомненно, что Мономах, придавая большой политический смысл культу памяти Бориса и Глеба, стремился свои собственные действия в качестве киевского князя освятить авторитетом этих русских святых. Мы вправе поэтому думать, что и создание летописного свода, дающего определенную концепцию русской истории (первой редакции «Повести временных лет»), было связано с церковно-поли-тическим торжественным праздником 1115 года» [37].

Перед летописцем — политиком и публицистом стояла довольно сложная задача социального характера. Используя историю как науку жизни, обращенную прежде всего к власть имущим, т. е. главным образом к князьям, «Повесть» должна была, с одной стороны, укреплять государственную власть всеми имеющимися у нее моральными средствами, с другой— указать на те отклонения, которые время от времени, а чем дальше, тем все более часто, имели место среди конкретных носителей этой власти. Выход из положения в известном смысле был найден летописцем при помощи выдвинутой им идеи о «злых советниках». «Повесть» склонна в большинстве случаев, когда она разбирает «злые дела», возложить ответственность за их пагубные результаты на «злых советников», действующих из личных или корыстных побуждений и добивающихся своих черных замыслов с помощью настойчивых внушений князю, который становился жертвой дезинформации или клеветы.

Эта идея, в основе которой лежит концепция сильной центральной власти, характерна и для героического русского эпоса, который проповедует те же мысли. «Злые советники» вершат свое черное дело с первых же столетий истории Руси. Воевода Свенельд подговорил Ярополка, стремясь отомстить за своего сына: «Пойди на своего брата и захвати волость его» [38]. Воевода Блуд предал Ярополка в его борьбе с Владимиром Святославичем. По этому случаю летописец произносит гневную тираду, имеющую поучительное значение для современных ему и для будущих поколений. «О злая ложь человеческая! Как говорит Давид: «Человек, который ел хлеб мой, поднял на меня ложь». Этот же обманом задумал коварство против своего князя. И еще: «Языком своим льстили. Осуди их, боже, да откажутся они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отвергни их, ибо прогневали они тебя, господи». И еще сказал тот же Давид: «Муж кровожадный и коварный не доживет и до половины дней своих». Зол совет тех, кто толкает на кровопролитие. Безумцы те, кто, приняв от князя или господина своего почести или дары, замышляют погубить жизнь своего князя; хуже они бесов. Так вот и Блуд предал князя своего, приняв от него многую честь; потому и виновен он в крови той».

Идея о «злых советниках» если и не снимает с князей ответственности за «неправедность», то во всяком случае в значительной степени перекладывает ее на плечи княжеского окружения, обороняя таким образом высшую власть от критики и нападок. Говоря о политике князя Всеволода Яросла-вича, «Повесть» указывает на те противоречия во внутренней политике, которые имели место между советниками князя. «И стал он, — с горечью пишет летопись о князе Всеволоде,— любить разум молодых, устраивая совет с ними; они же начали настраивать его, чтобы он пренебрегал дружиной своей старой, и люди не могли добиться суда княжого, начали эти молодые грабить и продавать людей, а князь того не знал из-за болезней своих» [39]. Летописец настойчиво стремится защитить самого князя от возможных обвинений в «неправедности»: виноват не сам князь, а его окружение. Для летописца понятие «старшая дружина» совпадает с понятием «разумные мужи», понятие «младшая дружина» — с понятием «неразумные мужи». Первые дают князю разумные, а вторые — неразумные советы. Автор вкладывает в уста «разумных мужей» свою главную идею единения князей в борьбе с половцами: «Сказали князьям мужи разумные: «Чего вы ссоритесь между собой? А поганые губят землю Русскую. После договоритесь, а теперь отправляйтесь навстречу поганым — либо заключать мир, либо воевать» [40].

«Повесть временных лет» не только утвердила историю как знание, но и доказала, что это знание тесно связано с политикой и социальным воспитанием. Летопись понимала ответственность историка перед своим народом в самом высоком значении этого слова. Борьба за интересы родины, как они тогда понимались летописцем, была для него превыше всего. Известный исследователь русского летописания М. Д. Приселков подробно проследил взаимоотношения киевского правительства и печерских летописцев — авторов «Повести временных лет». М. Д. Приселков считал, что монастырь был центром оппозиции княжеской власти. Автору Древнейшего свода летописцу Никону дважды пришлось бежать от княжеского гнева в Тмуторокань. Составитель Начального свода игумен Печерского монастыря Иван был сослан Святополком в Туров. Затем, при том же Святополке, наступило единение монастыря и князя, в результате чего монах Нестор стал «придворным историографом». Его дело продолжил Сильвестр. Некоторые части летописи написаны, по мнению М. Д. Приселкова, самими киевскими князьями, в частности рассказ о новгородце Гюряте Роговиче сделан, возможно, князем Мстиславом Владимировичем [41]. Отношения между киевскими князьями и летописцами, таким образом, были далеко не всегда мирные, что свидетельствует о наличии самостоятельных, независимых взглядов составителей на внутреннюю, внешнюю политику, перспективы развития, настоящее и прошлое Киевского государства. Печерский монастырь тщательно следил за поворотами исторической жизни Руси, отражая свою историческую оценку в составляемой из поколения в поколение «Повести временных лет».

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ "ПОНЯТИЕ О ПОЛЬЗЕ ИСТОРИИ"

[1] ПВЛ, ч. 1, стр. 207, 218, 219.

[2] Там же, стр. 209—210.

[3] Там же, стр. 218; А. А. Шахматов. «Повесть временных лет» и ее источники.—«Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV. М.—Л., 1940, стр. 80—92.

[4] ПВЛ, ч. 1,стр. 212.

[5] Там же, стр. 208—209. [6] Там же, стр. 216.

[7] Там же, стр. 227, 237, 240, 241, 253.

[8] Там же, стр. 301—302, 336.

[9] Там же, стр. 298.

[10] Там же, стр. 313—314.

[11] Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947, стр. 9 и сл.

[12] ПВЛ, ч. 1, стр. 242—243.

[13] Там же, стр. 248.

[14] Там же, стр. 397.

[15] Там же, стр. 366.

[16] Там же, стр. 256—257.

[17] Там же, стр. 365.

[18] Там же, стр. 302, 280.

[19] Там же, стр. 326—328.

[20] Там же, стр. 291, 315—316.

[21] Там же, стр. 299, 317—319.

[22] Там же, стр. 319—321, 304.

[23] Там же, стр. 321.

[24] См. по этому вопросу: И. У. Будовниц. Изборник Святослава 1076 года и «Поучение» Владимира Мономаха и их место в истории русской общественной мысли. — «Труды отдела древнерусской литературы», т. X. М.—Л., 1954.

[25] 5. А. Рыбаков. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, стр. 207—211.

[26] ПВЛ, ч. 1, стр. 365—366, 358.

[27] Там же, стр. 385—386.

[28] Там же, стр. 348.

[29] Там же, стр. 216.

[30] Там же, стр. 254, 301.

[31] Там же, стр. 294—295.

[32] Там же, стр. 334, 335, ЪТЬ—ЪП.

[33] Там же, стр. 291, 322.

[34] Там же, стр. 295.

[35] Там же, стр. 294, 322. [36] Там же, стр. 402.

[37] Л. В. Черепнин. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды.— «Исторические записки», 1948, № 25, стр.310.

[38] ПВЛ, ч. 1, стр. 251.

[39] Там же, стр. 252, 343.

[40] ПВЛ, ч. 2, стр. 344—345.

[41] М. Д. Приселков. История русского летописания. XI—XV вв. Л., 1940, стр. 31—32, 35, 36, 43.

К оглавлению :: На следующую страницу

К началу страницы