В.Г. Мирзоев
“Былины и летописи. Памятники русской исторической мысли”
Москва, "Мысль", 1979.

К оглавлению :: На следующую страницу

ЛЕТОПИСИ. СПОСОБЫ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКИХ ФАКТОВ

В круг исторических источников «Повести временных лет» входили: памятники материальной культуры, письменные источники (в том числе архивные), устное народное творчество, свидетельства очевидцев, личные наблюдения, а также переводная греческая и болгарская литература и Библия. Летописцы стремились изыскать и использовать в своем труде всю массу имеющихся в их время источников, воспользоваться малейшей возможностью дополнения, уточнения материала, не говоря уже о новой информации. Приходится удивляться трудолюбию и неустанным поискам древних авторов, не жалеющих ни времени, ни усилий для разыскания источников, которые могли бы осветить хотя бы самые незначительные факты и обстоятельства.

Авторы «Повести» понимали, что от знания источников зависит постижение хода истории, что одностороннее освещение событий — результат часто недостачи материала. Известный объективизм повествования, характерный для летописи, имеет своей основой именно большой круг источников, позволяющих широко взглянуть на прошедшее, по возможности всесторонне его оценить. Летопись представляет собой не только свод сочинений различных авторов, не только динамику идей, но и динамику фактов, свод огромного фактического материала, составленного из вклада, который вносило поколение за поколением, один составитель за другим. Обращает на себя внимание всесторонность и разнообразие в использовании источников. В погоне за материалом летописец обращается к самым различным людям, участвует, как это видно из «Повести», в самой гуще военных и гражданских событий. Созданный великим скульптором М. Антокольским образ Нестора-летописца фиксирует лишь заключительный момент творчества историка. Ему предшествовали большие искания, когда летописец-монах, покинув келью, собирал свой материал, вкладывая в это дело страсть патриота и политического деятеля.

Обратившись к началу русской истории, летописец воспользовался памятниками материальной культуры как историческим источником, остатком седой старины [1] . Нельзя не сказать, что обращение летописцев к памятникам материальной культуры представляет собой выдающееся явление, на много веков опережающее свое время: по существу археологические памятники русской исторической науки стали использоваться только в XVIII в., так и не получив, впрочем, в этом столетии правильного истолкования. Конечно, не стоит этот факт преувеличивать, однако он сам по себе весьма значителен. Летописец не ведет никаких археологических изысканий, он далек от научного понимания существа материальной культуры, но уже осознает очень важное положение: древность памятников старины как свидетельства исторического прошлого народа, как исторического источника. Летописец обращается к нему для доказательства своих умозаключений и выводов, его особенно привлекает достоверность и наглядность этого рода исторического источника, доступного всеобщему обозрению.

Очевидность факта существования памятника материальной культуры ни у кого не вызывала сомнений, и это обстоятельство делало археологические источники особенно ценными — истину всегда можно было проверить. Памятниками материальной культуры авторы «Повести» пользуются, как правило, для подтверждения своих выводов, сделанных на основании устных или письменных источников, тем самым убеждая читателя в истинности своего рассказа.

Памятники материальной культуры широко используются авторами на протяжении всей «Повести», но преимущественно они относятся к начальной ее части, к наиболее отдаленным периодам истории Руси. Летопись упоминает о могиле Аскольда и Дира, Олега, Игоря, Святополка и других князей. В «Повести» говорится о городах, разоренных Святославом, о «градах словенских», по разным случаям упоминаются архитектурные памятники, укрепления, рвы, дворцы, церкви, сооружения Корсуни, Тмуторокани, Вышгорода. Летописец устанавливает древнюю топографию частей города Киева, его урочищ, сооружений, мест, где происходили исторические события; местоположение Киева при Кие, территорию этого города времен княгини Ольги, место битвы с печенегами. Важно еще раз подчеркнуть, что это — не просто описательство, а использование исторического источника, целеустремленное историческое повествование. Местоположение памятников материальной культуры, как показано ранее, обозначается в «Повести» точно, в соответствии с современной летописцу топографией местности.

Летопись пестрит указаниями на строительство укреплений, дворцов, храмов и церквей, причем не только в Киеве, но и в других городах. При Ярославе стал строиться большой город — столица Киевского государства,— заложенный в том месте, где, как сообщает летописец, «сейчас Золотые ворота». Были основаны церковь святой Софии, митрополия, церковь святой Богородицы на Золотых воротах, монастырь святого Георгия и святой Ирины; особенно пышно была украшена церковь святой Софии — золотом, серебром, церковными сосудами. Весьма подробно дан рассказ об основании и строительстве Печерского монастыря, сыгравшего, как известно, огромную роль в истории Киевского государства: «Игумен же с братиею заложили церковь большую, и монастырь огородили частоколом, келий поставили много, церковь достроили и иконами украсили. С тех пор и получил начало Печерский монастырь: так как жили чернецы прежде в пещере, оттого и прозвался Печерским». Владимир Святославич поставил «церковь в Корсуне на горе, которую насыпали посреди города, выкрадывая землю из насыпи» [2]. Князь Тмутороканский Мстислав, в честном поединке на виду у войска зарезавший касожского предводителя Редедю, поставил в ознаменование этой победы церковь в Тмуторокани.

«Повесть» сообщает также топографию Киева, расположенного первоначально на трех холмах и окруженного лесом. Более подробно дается местоположение Киева при Ольге: «Вода тогда текла возле Киевской горы, а на Подоле не сидели люди, но на горе. Город же Киев был там, где ныне двор Гордяты и Никифора, а княжеский двор был в городе, где ныне двор Воротислава и Чудина, а ловушка для птиц была вне города; был вне города и другой двор, где стоит сейчас двор Уставщика позади церкви богородицы Десятинной; над горою был теремной двор — был там каменный терем». Некоторые сведения дает летописец и о перестройке Киева при князе Ярославе Владимировиче [3].

Интересно, что еще Н. И. Костомаров заметил, что рассказ летописца, поясняющий киевскую местность своим современникам, вставлен в народное предание о мести Ольги, однако он не объяснил почему [4]. Надо полагать, что это было сделано древним историком для того, чтобы придать своему рассказу правдоподобие ссылкой на памятники материальной культуры как на объективный исторический источник.

Громадной заслугой перед историческим знанием было обращение авторов «Повести временных лет» к устному народному творчеству как историческому источнику. По существу вся начальная история Руси до Владимира Святославича включительно построена во многом на фольклорных данных, состоящих из исторических преданий — светских и церковных, на легендах и песнях. Это обращение летописца к народной поэзии было необходимостью: если бы он даже и захотел, он не мог бы обойтись без нее. Только народ, за исключением сравнительно незначительного вклада, внесенного церковью и дружинной средой (тоже, впрочем, довольно демократической), сохранил важнейшие, хотя и переданные отрывочно сведения о древней поре Киевского государства, его становлении и тех трудностях, которые оно испытывало в жестокой борьбе за существование.

Естественно, что, восприняв сквозь призму народного сознания факты, летописец должен был подчиниться и их оценке. Отсюда идет та демократическая струя в летописи, которая не может быть незамеченной непредвзятым исследователем. Без нее летопись была бы типичным и сухим порождением средневековой учености, заключенной в безжизненные рамки исторической хронологии. В тех местах, где летописец припадает к живому роднику народной поэзии, метко схватившей и отобразившей суть событий, сумевшей поэтически их обобщить, там летопись поднимается не только до степени исторической повести, но и до высоты исторического синтеза. Здесь, в своих первых частях, построенных на народных источниках, летопись особенно близка к былинам — и по фактам и по их оценке, хотя речь идет не о совпадении, а об общем характере восприятия прошлого. Летопись недаром впадает в эпический тон — она невольно подчиняется высокому, героическому стилю былин. Общая оценка взгляда на прошлое как на великое, составляющее предмет гордости последующих поколений время, понимание событий с точки зрения народной пользы, патриотизм и идея служения обществу, даже характеристика отдельных деятелей (князя Владимира Святославича, Добрыни и др.), наконец, чисто светский характер изложения — все это вольно или невольно заимствовано из былин.

Проблема места и влияния устного народного творчества на состав и характер «Повести временных лет» давно занимала исследователей. Еще Н. И. Костомаров выступил с первым специальным исследованием, посвященным этой проблеме, назвав его «Предания первоначальной русской летописи». «Если мы станем рассматривать отдельно ту часть нашей первоначальной летописи, которая обнимает нашу древнюю историю до смерти Ярослава,— писал Н. И. Костомаров,— то должны будем признать, что, за исключением немногих, указанных нами письменных частей, внесенных в нее, все остальное заимствовано из изустных преданий, рассказов и песнопений. Иных источников невозможно и вообразить» [5]. К такого рода изустным материалам, которыми воспользовался летописец, Н. И. Костомаров причислил предания о переселении славян, об уграх и обрах (причем последние близки к мифологическим великанам), о нравах славянских племен и их обычаях, о Кие — основателе города Киева.

К разряду «туземных легенд» Н. И. Костомаров относит сказание о призвании варягов, причем, по его мнению, оно «есть перенесение признаков позднейших времен на более ранние времена и составилось оно в те времена, когда во всех землях более или менее, при умножении князей, развилось понятие, что князья должны быть избраны землею по роду и володеть по праву, которое заключалось в народной воле» [6]. В преданиях об Олеге историк видел признак древнего мифа, а в рассказах об Игоре и Ольге — содержание целой думы, плода народной поэзии. Рассказы о Святославе заимствованы, по Костомарову, из устных сказаний и песен, а о Владимире Святославиче — только те, которые рассказывают о его походах (в частности, известное сказание о юноше-кожемяке) и о пирах, щедрости, милосердии и т. п. Другой исследователь «Повести», И. П. Хрущов, писал, что «древний русский летописец иногда выступал из области идеального христианского миросозерцания и погружался в страстные волны житейского моря», а «сказания, записанные очевидцами, лицами, испытавшими непосредственное впечатление событий, составляют существенную и наиболее творческую часть наших летописей» [7].

В советское время сюжет — исторический фольклор — летописи специально изучался В. П. Адриановой-Перетц и особенно результативно Д. С. Лихачевым, по существу решившим эту проблему в целом ряде своих работ [8]. Он подчеркивал, что «Повесть временных лет», используя устное народное творчество как источник, одновременно черпала из него свои идеи, освещение прошлого Русской земли. Вместе с тем народное творчество воспринимало прошлое как героическое, передав «Повести» оттенок героичности и эпичности. «Повесть временных лет,— писал Д. С. Лихачев,— стоит на грани двух общественных укладов — уже ушедшего патриархаль-нообщинного и нового, феодального, двух исторических сознаний — эпического и летописного; она же стоит на грани двух литератур — устной и письменной, будучи по существу произведением письменным, отражая в основном сознание начально-историческое и принадлежа эпохе феодализма. Из прошлого «Повесть временных лет» сохраняет лишь лучшее, творчески перерабатывая его в произведение нового времени. На основе устной традиции своего времени «Повесть временных лет» создает письменный литературный язык, письменную историю Руси» [9].

Мы обязаны знанию о начальной истории нашей родины народному творчеству, историческому эпосу, который был одной из первых попыток осмыслить прошлое. Конечно, летописец многое обработал, пытаясь внести в фантазию здравый смысл, найти крупицу исторической истины под многочисленными пластами вековой передачи из уст в уста, подтвердить отдельные факты и положения другими свидетельствами. Сама запись легенд, сказаний, былин и включение их в исторический оборот были величайшей заслугой летописцев.

Фундаментом исторических источников «Повести» являются письменные источники. Несмотря на важное значение, которое имеет в летописи фольклор, все-таки письменные источники являлись для ее авторов наиболее важными материалами [10]. Первым из письменных источников «Повести» является, несомненно, Библия (Ветхий и Новый завет), которая представляет собой образец исторического сочинения для летописца, стремящегося всячески ему подражать. Факты, изложенные в Библии, для летописца являлись непреложными, исходными для его работы. Вслед за Библией следует поставить сочинения византийских авторов, а первым среди них— «Хронику» Георгия Амартола, излагавшую всемирную историю до начала IV в. и имевшую продолжение, доводившее повествование до середины X в. Это позволило летописцам дать изложение славянской истории на фоне всемирной истории. Однако Георгия Амартола «Повесть» использует как источник своеобразно, вставляя от себя в нужных случаях название славянского племени и имена киевских князей в текст византийского хрониста.

Другим источником, близким по своему происхождению «Хронике» Георгия Амартола, было «Откровение» Мефо-дия Патарского, на которого ссылаются авторы «Повести временных лет». Летопись считает эти свои источники первостепенными и видит необходимость не только дословно цитировать их, но и указать их авторитетных авторов, ссылка на которых придает сочинению печать высокой учености. «Говорит Георгий (Амартол) в своем летописании»,— пишет летописец и далее цитирует свой источник для подкрепления своих положений, касающихся характеристики примитивных народов, в частности половцев. Второй раз «Повесть» ссылается на Георгия Амартола более глухо: «...как пишется об этом в летописании греческом». Выясняя проблему происхождения половцев, летописец обращается к византийскому авторитету, прямо указывая на то, что «Мефодий же свидетельствует о них».

Говоря о северных народах, летописец приводит довольно длинную выписку из византийского «Откровения», начиная ее словами: «Это люди, заклепанные Александром Македонским царем, как рассказывает о них Мефодий Патарский» [11]. Следует указать на эти ссылки как на довольно редкие в средневековом летописании, свидетельствующие о высоком для своего времени уровне исторического знания. Другими византийскими источниками «Повести временных лет» были: «Никифоров летописец вскоре» и «Житие Василия Нового».

«Повесть временных лет» включила в себя летописи, составленные в среде западных славян, болгар и чехов. Таково «Сказание о преложении книг на словенский язык», условно названное Шахматовым. Оно, по мнению последнего, появилось, вероятнее всего, в Моравии, попав в Россию в X в. Важным источником Начальной летописи был «Златоструй»— сборник, составленный в Болгарии при царе Симеоне [12]. Сравнительно большой круг поставляла переводная с греческого на русский (без южнославянского посредства) литература, появившаяся со времен Ярослава. Не считая упомянутых, это были «Хроника» Георгия Синкелла, «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, «Повесть об Александре Македонском», «Повесть об Акире Премудром» и др. [13]

Летописец для своего времени был начитаннейшим человеком, использовавшим всю имевшуюся на Руси историческую литературу, которая хотя бы в какой-то степени могла пролить свет на интересующие его проблемы. Привлечение иностранных источников давало возможность авторам «Повести временных лет» по-новому, с иной стороны взглянуть на события отечественной истории, создавало условия для более широкого взгляда на предметы и явления вообще. Факты всемирной истории, а также истории Руси, сохраненные и интерпретированные иностранцами, невольно заставляли летописца прибегать к сравнениям и аналогиям, а также к синхронному изучению прошлого в связи с фактами истории соседних стран, в особенности Византии. Правда, факты и обобщения, заимствованные летописцами, лежат в летописи как бы на поверхности, не сплетаясь органически с основным материалом русской истории.

Основой письменных источников «Повести временных лет» остаются, разумеется, русские источники разнообразного характера, как светского, так и религиозного. Чаще всего они составляют целые повести, построенные на одном сюжете. Это агиографические сведения о княгине Ольге, «Житие князя Владимира Святославича», «Речь философа об истории и содержании христианской веры», «Повесть о крещении Владимира». К произведениям подобного рода относятся «Сказание о Борисе и Глебе», «Сказание об обретении и перенесении мощей Феодосия Печерского». Более светский характер носит знаменитое «Поучение Владимира Мономаха» и уже совершенно реалистический — «Повесть об ослеплении князя Василька Теребовльского». Особенностью использования этих источников было сохранение летописцем их целостности. Возможно, только начало или конец этих рассказов и записей были несколько изменены авторами летописи, которые с помощью вставных фраз стремились вплести эти повести в основную канву повествования. Этой, собственно, незначительной «операцией введения» и ограничивался летописец, в остальном сохраняя источник нетронутым. Это была даже не компиляция, а вставной рассказ, который летописец отнюдь не стремился выдать за свое сочинение.

Равнодушно относясь к авторскому праву, понятие которого в те времена было неизвестно, летописец не стремился скрыть имя автора своего источника и в равной степени подчеркнуть или обратить на него внимание. Это зависело от самого источника: если в нем был указан автор, то это указание оставалось, если нет — его не было и в «Повести». Так, летописец сохранил имя автора «Поучения», написанного Владимиром Мономахом, и лишь оставил возможность догадываться об авторе рассказа, посвященного ослеплению Василька.

Важным показателем высокого уровня исторического знания, достигнутого авторами «Повести временных лет», было использование архивных источников. К ним относятся знаменитые договоры Руси с Византией, донесенные до нашего времени в своем полном и неискаженном виде благодаря «Повести временных лет», авторы которой полностью привели текст этих договоров в своей летописи. Летописец отдавал себе отчет в важности этих исторических документов и постарался передать их наиболее точно. «Список с договора, заключенного при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского — Карлы, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид,— посланные от Олега, великого князя русского, и от всех, кто под рукою его — светлых и великих князей, и его великих бояр, к вам, Льву, Александру и Константину, великим в боге самодержцам, царям греческим, на укрепление и на удостоверение многолетней дружбы, существовавшей между христианами и русскими... рассудили по справедливости, не только на словах, но и на письме, и клятвою твердою, клянясь оружием своим, утвердить такую дружбу и удостоверить ее по вере и по закону нашему» — так начинается этот выдающийся для своего времени документ.

Не менее важен для понимания дипломатии того времени и конец этого договора 6240 (912) г.: «В удостоверение и неизменность, которая должна быть между вами, христианами, и русскими, мирный договор этот сотворили мы Ивановым написанием на двух хартиях — царя вашего и своею рукою,— скрепили его клятвою предлежащим честным крестом и святою единосущною Троицею единого истинного бога вашего и дали нашим послам. Мы же клялись царю вашему, поставленному от бога как божественное создание, по вере и по обычаю нашим, не нарушать нам и никому из страны нашей ни одной из установленных глав мирного договора и дружбы. И это написание дали царям вашим на утверждение, чтобы договор этот стал основой утверждения и удостоверения существующего между нами мира. Месяца сентября 2, индикта 15, в год от сотворения мира 6420».

Таким образом, существовали два аутентичных текста договора, русский экземпляр которого и был приведен в своем сочинении летописцем. Точно в такой же манере летописец приводит другой договор Руси с Византией 6453 (945) г.[13]. На то, что приведенный в летописи документ является копией договора, указывают слова, принадлежащие не тексту первоисточника, а самому летописцу: «Список с договора, заключенного при царе...» и т. д.

Однако выражение «список с договора» является в известной степени трафаретом, применяемым летописцем не всегда в точном соответствии со смыслом текста документа. Так, князь Святослав с дружиной «послали лучших мужей к царю, и пришли в Доростол, и сказали о том царю. Царь же на следующее утро призвал их к себе и сказал: «Пусть говорят послы русские». Они же начали: «Так говорит князь наш: «Хочу иметь полную любовь с греческим царем на все будущие времена»». Царь же обрадовался и повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию. И стал посол говорить все речи, и стал писец писать. Говорил же он так: «Список с договора, заключенного при Святославе, великом князе русском, и при Свенельде, писано при . Феофиле синкеле к Иоанну, называемому Цимисхием, царю греческому, в Доростоле месяца июля, 14 индикта, в год 6479...» и т. д. [15]

Вряд ли это часть договора, фрагмент, приведенный летописцем. «Повесть» прямо приводит способ составления такого документа: «Царь... повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию» [16]. Скорее всего это — обязательство, исполненное в виде клятвы в духе тех времен, данное от имени князя Святослава в подтверждение своих мирных намерений: «Я Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою». Византийский император для придания этому обязательству юридической силы приказал записать его и скрепить печатями.

Текст этой клятвы не производит впечатления отрывка еще и потому, что имеет вполне законченное содержание и форму: вступление, изложение и заключение. Таким образом, это был не договор (да он в действительности так и не назывался его авторами), а вынужденное для Святослава обязательство, позволяющее ему и его противнику получить временную передышку для собирания новых сил и дальнейшей борьбы. Русский посол не мог начать свою речь, обращенную к императору, со слов: «Список с договора...» (если верить летописцу), однако могут возразить, что так мог написать писец. Последний аргумент опровергается тем, что точно так же составитель начинает предыдущие два договора — Олега и Игоря с Византией.

Архивные источники служили летописцу для той цели, что и памятники материальной культуры: они подтверждали данные, которые он брал из произведений устного народного творчества, сочетая поэтически обработанные факты со свидетельствами документального первоисточника.

Чем ближе летописец в своем повествовании подходил к своему времени, тем больше он мог использовать еще один важный, но требующий большой осторожности источник — свидетельства очевидцев. Характеризуя использование «Повестью» свидетельств очевидцев, А. А. Шахматов отметил его следующую особенность в летописи. «Припоминания в тексте Древнейшего свода едва ли переходят время Ярослава,— писал он.— Нас поражает незначительное количество событий из княжения Владимирова... Это доказывает, что, углубившись во времена Владимира, летописец основывался на более или менее готовых материалах (письменных источниках, народных преданиях в виде песен и былин, духовных легенд); частичных припоминаний мы для этого времени у него не находим. Напротив, начиная с 6523 г., с сообщения о смерти Владимира, многое в тексте Древнейшего свода нельзя понять иначе как результат припоминания со стороны летописца или тех старых людей, к которым обращались его расспросы» [17],К таким припоминаниям А. А. Шахматов относил, в частности, рассказы о пожаре в Киеве в 6525 (1017) г., сражении Ярослава с Болеславом в 6526 (1018) г., рождении сына Ярослава Владимира в 6528 (1020) г., Лиственской битве 6532 (1024) г., первом мирном договоре между князьями в Городце в 6534 (1026) г., смерти Мстислава, поездке Ярослава в Новгород, нападении на печенегов в 6544 (1036) г. и другие события.

Впрочем, сам летописец открывает свой главный источник, записав под 6614 (1106) г. следующее: «В тот же год скончался Янь, старец добрый, прожив девяносто лет, в старости маститой. Жил он по закону божию, не хуже был он первых праведников. От него и я много рассказов слышал, которые и записал в летописанье этом, от него услышав; был ведь он муж благой и кроткий и смиренный, избегал всяких тяжб» [18].

Помимо Яна Вышатича летописец называет еще в качестве своих информаторов новгородца Гюряту Роговича, посадника Павла ладожского и ладожан — жителей Ладоги. Гюрята Рогович, сообщивший о северных народах, живших за Югорской землей, был, по всей вероятности, торговым человеком: на первое место в своем рассказе он ставит товары и дороги.

Сведения, полученные летописцем о «самояди», прошли довольно сложный и длинный путь, будучи переданы автору «Повести» уже через третьи руки. Первоисточником их были жители Югры (ханты и манси), которые рассказали «отроку» (приказчику) Гюряты Роговича о людях, живущих среди высоких, выходящих к лукоморью гор: «...и в горах тех стоит крик великий и говор, и кто-то сечет гору, желая высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, и не понять языка их, но показывают на железо и делают знаки руками, прося железа; и, если кто даст им нож ли, или секиру, они в обмен дают меха» [19]. «Отрок» же передал этот рассказ своему господину Гюряте Роговичу, а последний уже поведал его летописцу.

Наш автор был уже четвертым, через кого прошло это известие. Если иметь в виду, что сами новгородцы плохо знали Югру (с которой у них сложились отношения, не способствующие изучению страны) и тем более плохо знали страны, находящиеся к северу и востоку от Уральского хребта, а также то, что сведения эти передавались через вторые или даже третьи руки, то легко понять, почему они обрастали самыми фантастическими измышлениями. Другое, еще более фантастическое известие было получено летописцем у ладожан во главе с посадником Павлом. Они рассказали о том, как время от времени из туч падают «глазки стеклянные» (по-видимому, речь идет о кварцевых обломках, выбрасываемых на поверхность земли от удара молнии). Летописец сам «взял более ста, все различные» и призывает в свидетели всех ладожан и посадника их Павла. Третьим источником своей информации автор «Повести» называет монахов Печерской лавры. Рассказывая о подвижничестве черноризца Исакия, он говорит: «И многое другое рассказали о нем, а иному был я сам очевидец» [20].

Несомненно, летописец широко пользовался свидетельствами очевидцев — самых разнородных людей, занимавших различные ступени общественной лестницы. Здесь были, как уже видели, члены военного и торгового сословия, занимающие довольно высокое положение, представители администрации (посадник), горожане, монахи и многие другие, у которых летописцы собирали сведения. Живое наблюдение, детали, доступные только тому, кто был на месте, прямая речь — все это обличает рассказ очевидца, записанный составителем.

Вот, например, живая картина битвы, несомненно рассказанная ее участником: «В год 6524. Пришел Ярослав на Святополка, и стали тот и другой по обе стороны Днепра, и не решались начать бой ни эти против тех, ни те против этих, и стояли три месяца друг против друга. И начал воевода Святополков, разъезжая вдоль берега, попрекать новгородцев, говоря: «Чего пришли с хромцем этим, вы же плотники?

Мы и поставим вас хоромы рубить нам!» Услышав это, новгородцы сказали Ярославу, что «завтра мы переправимся к ним; если никто другой не пойдет с нами, сами ударим на них». А наступили уже заморозки. Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиною своею. Ярослав же наутро, приготовив дружину свою к бою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, они оттолкнули ладьи от берега и пошли в наступление, и сошлись обе стороны. Была битва жестокая, и не могли из-за озера печенеги прий ти на помощь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили они (воины Святополка) на лед, и подломился под ними лед, и одолевать начал Ярослав» [21].

Летописец рассказывает в «Повести» и свои личные наблюдения, события, в которых он сам принимал участие. К ним относится, прежде всего, перенесение мощей основателя Печерского монастыря Феодосия, которое было поручено автору «Повести временных лет», монаху этой обители. «Игумен (Печерского монастыря) и черноризцы,— пишет он об этом событии,— посовещавшись, сказали: «Нехорошо лежать отцу нашему Феодосию вне монастыря и церкви своей, потому что он основал церковь и черноризцев собрал». Посовещавшись, приказали устроить место, где положить мощи его. И через три дня, в праздник Успения богородицы, приказал игумен копать там, где лежат мощи его, отца нашего Феодосия, приказанию которого я, грешный, первый был очевидец. Об этом и расскажу не понаслышке, а как зачинатель этого [дела]» [22]. Последняя мысль интересна и важна тем, что летописец видит глубокую разницу между теми сведениями, которые получены понаслышке, и фактами, увиденными воочию.

Постановка проблемы степени очевидности факта представляет первостепенный познавательный интерес для летописца. Второй рассказ составителя о себе касается набега половцев на Киев: «И 20 числа того же месяца, в пятницу, в 1 час дня, пришел вторично Боняк безбожный, шелудивый, крадучись, хищник, к Киеву внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли низину в предгородье, и повернули на монастырь, и зажгли Стефанов монастырь и деревни, и Германов. И пришли к монастырю Печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили стяга два перед воротами монастырскими, а мы — кто бежал задами монастыря, кто взбежал на полати [церковные]» [23].

Летописец — участник битвы с половцами на реке Суле в 6615 (1107) г. Его описание настолько реалистично и оснащено, несмотря на краткость, такими подробностями, что это мог увидеть только непосредственный свидетель: «В том же году пришли Боняк и Шарукан старый, и другие князья многие, и стали около Лубна. Святополк же и Владимир, и Олег, Святослав, Мстислав, Вячеслав, Ярополк пошли на половцев к Лубну и в 6-м часу дня перешли вброд через Сулу и крикнули на них. Половцы же ужаснулись, со страху не могли и стяга поставить, но побежали, на бегу хватая коней, а иные пустились бежать пешие. Наши же принялись рубить, нагоняя их, а других руками ловить, и гнали чуть не до Хорола. Убили же Таза, Бонякова брата, и Сугра взяли в плен и брата его, а Шарукан едва убежал. Бросили половцы и свой обоз, который и взяли русские воины 12 августа, и вернулись русские восвояси с победой великой».

Для сравнения можно указать, например, на описание битвы с теми же половцами в 1103 г. на Сутени, где рассказ, несомненно, записан со слов и расцвечен литературными- красотами века с примесью религиозно-моральных сентенций [24]. Не лишним будет отметить, что даже те описания, которые были основаны на личных наблюдениях летописца, лишены эмоциональной окраски, изображения индивидуальных эмоций. Личные черты даются обычно по христианскому трафарету, совершенно формально отмечаются постоянно одни и те же качества (добрый — недобрый, кроткий — некроткий, гордый — негордый и т. д.).

Привлекая большое количество разнообразных фактов, часто фрагментарных и не связанных между собой, летописцы должны были озаботиться восстановлением связи между ними. Первой формой такой связи могла быть хронология, время, в едином русле которого текли события. Эта форма была ими широко использована как основная. Однако авторы «Повести временных лет» не могли остановиться на этом. Временная форма связи событий не могла удовлетворить их по той причине, что история, ими составляемая, выходила за рамки хроники: недаром она была названа не летописью, а повестью. В основе ее лежало не сухое изложение отрывочных событий, а сюжетное повествование, отдельные исторические повести, скрепленные между собой не только временем. Прежде всего объективно это была логика развития Киевского государства от отдельных, разбросанных на широкой Восточноевропейской равнине родов до политического объединения, включившего в себя многие племена и вступившего в тесные отношения со странами Европы.

В сущности это логика движения истории Руси, излагаемая пока в своих чисто внешних проявлениях территориального расширения. Сердцевиной этой идеи была мысль о единодержавии как основе исторических успехов Киевской Руси, единой династии, призванной управлять государством по принципу родовой преемственности. Впоследствии же, когда после Ярослава Киевское государство стало распадаться на уделы, древний историк выдвинул вторую идею, являющуюся оборотной стороной медали первой: «Каждый владеет отчиной своей». Здесь проводится та же мысль, что в начале «Повести»,— принцип родовой преемственности, когда сын наследует отцу.

«Летописец,— писал А. А. Шахматов,— следит за образованием и ростом Русской земли; он отмечает с большой последовательностью постепенный ход объединения тех земель, которые в его время находились под рукой Ярослава» [25]. Эта идея, составляющая внутреннюю логику, связывающую факты, проводится в «Повести» очень настойчиво, несмотря на сравнительно частые отвлечения. Летописцы пробираются к цели сквозь дебри фактов, иногда теряя дорогу и сбиваясь в сторону, но никогда не забывая о цели своего движения. Эту свою цель они нигде не формулируют, но она объективно является основой их повествования. В распоряжении летописцев была масса недатированных, но важных, с их точки зрения, фактов, которые они не хотели и не могли опустить. Целая груда сказаний, легенд, былин, дружинных песен теснились перед ним и требовали своего места. Это было тем более необходимо, что, чем дальше в глубь истории, тем аморфнее и темнее по смыслу был материал. Куда приурочить этот материал, где найти ему место, с какими фактами он связан более тесно по логике вещей? Эти вопросы вставали перед летописцами, когда они работали над историей первоначального периода Руси.

Соединяя факты между собой, летописцы часто ограничивались чисто внешними — искусственными — литературными связями, причем делали это так, что вставные рассказы ясно обнаруживают себя, будучи введены с помощью довольно примитивных оборотов. Не следует при этом забывать, что летопись была динамичным произведением, плодом труда не одного, а нескольких авторов, каждый из которых по сравнению с предыдущим располагал дополнительным материалом фактов и идей, вставляя их в текст в том месте, которое казалось ему наиболее подходящим для этой цели. Вот здесь летописцам далеко не всегда удавалось органически вплести в канву повествования свои, новые по сравнению с предшествующими, сведения.

Собственно, основной прогресс исторического знания в период Киевской Руси и состоял во включении новых групп исторических источников в одно историческое произведение— «Повесть временных лет».

Исследователи русского летописания приходят к различным выводам относительно того, сколько «слоев» в составе «Повести временных лет». Известный знаток русского летописания М. Д. Приселков, например, насчитывает четыре слоя: до 1044 г., от 1044 г. до 80-х годов, от 80-х годов до 1101 г. и, наконец, от 1101 г. до конца [26]. Для нас важно одно: каждый автор по-своему редактировал и вносил свой материал в текст «Повести временных лет». Летопись изобилует вставками, сделанными позднейшими авторами с помощью «переходных фраз», по выражению А. А. Шахматова. Эти переходные фразы, бесспорно, указывают современному читателю на вставку-рассказ, сделанный позже. Такой переходной фразой, например, как указывает А. А. Шахматов, была «Поляном же жившим особе» [27], эта фраза применяется несколько раз, когда автору нужно перейти от одного сюжета к другому. Так, желая рассказать о пути «из варяг в греки», летописец вставляет эту фразу (надо сказать неудачно), она, собственно говоря, никакого отношения к смыслу повествования не имеет. Вслед за этим летописец делает еще более неловкий переход, желая рассказать о посещении апостолом Андреем славянских земель. «А Днепр,— говорится в «Повести»,— впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским,— по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра» . Так летописец связывает рассказ о пути «из варяг в греки» с историей путешествия апостола Андрея. Та же сакраментальная фраза «Поляном же жившим особе» дает ему возможность перейти к описанию основания города Киева. Наконец, все тот же оборот применяется летописцем при переходе к характеристике славянских племен.

Другой переходной фразой, которой широко пользуются летописцы на протяжении всей «Повести», было выражение, ставшее трафаретом для связи фактов, логически между собой не спаянных: «Возвратимся к прежнему [повествованию]». Этой фразой летописец связывает между собой рассуждения о хронологии за годы, которые он исчислил для событий русской истории путем синхронного ее сопоставления с византийской. Рассказ о «вожделении» Владимира, прерванный вставкой о ссоре этого князя с варягами и о постав-лении кумиров, возобновляется с помощью той же фразы: «Теперь же возвратимся к прежнему своему повествованию». Вставка о каре божьей, насылаемой на страну за грехи, отделяется от разорванного с ее помощью текста, посвященного неудачной борьбе с половцами, той же самой фразой. «Мы же возвратимся опять к предшествующему повествованию»,— говорит летописец и продолжает свою повесть [29].

«Поучение» Владимира Мономаха вставлено в текст летописи без всяких вводных оборотов с помощью заголовка. Оно идет без всякой связи с предыдущим текстом после рассуждения летописца о происхождении половцев. Вслед за этим— без особых на то оснований фактического или хронологического порядка — составитель передает рассказ новгородца Гюряты Роговича о северных народах, прибегая для перехода к нему к простейшего вида связке («Теперь же я хочу рассказать...»), и возобновляет свои давно прерванные повествования с помощью испытанного приема: «Но мы вернемся к предыдущему, к тому, о чем ранее говорили» [30]. Связи между фактами носят в «Повести временных лет» еще во многом

формальный характер, приобретают черты трафарета. Летописец часто еще не может постичь конкретных связей между событиями, их общей природы. Поэтому нередко факты просто представляют собой ряд поставленных вереницей событий.

Конструктивно «Повесть временных лет» составлена из хронологических дат, на которые разбито все это произведение. Такое построение было крупнейшей победой исторического знания, принесшей ему большие достижения в познании прошлого. Благодаря хронологии история из устного рассказа, полного поэтических вольностей, становилась на прочную основу точного знания, в котором датировка событий играла важнейшую роль. Хронология и необходимость ее применения в важнейшей степени определили стремление историков к изысканию истины, реконструкции исторической действительности.

Хронология заставила историческое повествование стать более логичным, отказаться от смещения и смешения событий. Теперь все должно было получить свое место во времени и пространстве. Малейшее нарушение хода событий приводило к гибели всю конструкцию историка: факты сталкивались между собой, требуя определить их соотношение во времени. Каждый факт — мелкий или крупный — должен быть теперь приурочен к какому-либо времени, году, месяцу или даже числу и дню недели. Стремление к наивозможной точности стало правилом историков. Это в свою очередь привело к целому ряду недостатков, когда летописцы непременно хотели датировать во что бы то ни стало свои сведения, даже фантастические. Понятия о приближении тогда не существовало, поэтому события или датировались точно с указанием года, или не датировались совсем. В своих попытках установить хронологию летописцы шли на многое, приурочивая события или даже перемещая их. К их чести следует сказать, что они рисковали только в особых случаях, когда весь хронологический арсенал оказывается исчерпанным, а конструкция грозит рухнуть.

Известно, что вводна часть «Повести временных лет» не имеет хронологических дат за давностью событий, о которых она рассказывает. Здесь было бы уместно пользоваться такими крупными единицами времени, как столетия и тысячелетия. Однако они не были доступны летописцам. Древний писатель сам чувствовал шаткость своих исходных позиций и поэтому искал моментов, которые могли бы при отсутствии хронологических показателей подтвердить истинность его рассказа. Этой цели, с точки зрения летописца, могла хорошо послужить Библия, на которую он опирается при изложении истории происхождения славян. Собственно, отсутствие дат во введении было извинительным еще и потому, что оно касалось главным образом географии и этнографии славян.

Единственным историческим событием большого значения явилось основание города Киева, но в этом случае летописец с мужеством, достойным настоящего ученого, признается в своем неведении, в отсутствии у него установленных фактов, позволяющих вести достаточно аргументированный рассказ.

Составитель спешит как можно раньше придать историческому повествованию прочную основу в виде хронологии. Он пользуется первым же для этого известием, которое находит в иностранном источнике. Полное отсутствие в отечественных источниках (главным образом состоявших из устных преданий) хронологических дат заставило летописца встать на путь синхронизации событий, сопоставления византийских известий с фактами русской истории. Летописец сам открывает свой метод: «В год 6360, индикта 15: когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и числа положим» [31].

Летописец выполняет свое обещание и путем синхронизации истории Византии с историей Руси делает свои выкладки, касающиеся времени княжения киевских князей, распространяющих свою власть над всей территорией государства Русского. Поэтому из его хронологической системы выпал Рюрик, который был только новгородским, а не киевским князем, а Олег стал первым «потому, что он сел в Киеве». От Олега летописцы ведут свою хронологическую канву к Игорю, от Игоря к Святославу, Ярополку, Владимиру, Ярославу и заканчивают Святополком. Таким образом, в основе хронологических изысканий летописцев лежит все та же монархическая тенденция, во многом определившая методы их исторической работы, в частности периодизацию истории Руси, шедшую в «Повести» по княжениям.

В дальнейшем своем изложении истории Киевского государства летописцы (частично заимствуя из византийских хроник вначале и все более отходя от них потом) искусственно приурочивали события к определенным датам, вставляли имена деятелей русской истории, когда им казалось, что события, сообщенные византийскими источниками, совпадают с теми, которые имеются в их распоряжении. Чем ближе история Руси подвигалась к современным для летописцев событиям, тем точнее становились их хронологические выкладки. С 60-х годов XI в. начинают фигурировать не только годы, но месяцы, а также числа и дни недели . Однако, несмотря на усиление хронологических моментов в «Повести», она не становится сухим летописным произведением, в котором фигурируют лишь погодные записи «по летам». Сочетание летописной и повествовательной манеры изложения остается до самого ее конца.

Группировка фактов в летописи целиком зависит все от той же монархической тенденции ее авторов. Известия группируются, как правило, вокруг личности князя, совершающего те или иные действия. Вернее сказать, приурочивая факты к тому или иному году, летописцы сосредоточивают их вокруг одного крупного события, связанного с действиями князя. Так, княжение Олега было событием, вокруг которого развивались все дальнейшие факты, связанные с историей Руси в период его правления. История Ольги связана с двумя событиями, которые летописец сделал центром своего повествования, посвященного ей: месть древлянам за убитого мужа и крещение в Царьграде. Княжение Святослава изложено таким образом, что центром его стали походы. Крещение Руси группирует вокруг себя все факты, связанные с княжением Владимира Святославича, а время между княжением Владимира и вступлением на киевский стол Ярослава — с убийством Бориса и Глеба.

Все же дальнейшее изложение, исключая историю Печер-ского монастыря, вьется вокруг княжеских междоусобий. Даже вставленные в «Повесть» «Поучение» Владимира Мономаха и история ослепления Василька Теребовльского посвящены этой жизненно важной проблеме, от решения которой зависела судьба Киевского государства. Однако эта группировка носит часто механический характер: факты связаны между собой не столько единством сюжета, сколько соединены в известной мере искусственно вокруг какого-либо одного события, которое, как уже говорилось, не столько их объединяло, сколько соединяло в один ряд.

Многочисленность фактов, которыми располагали летописцы, должна была привести к тому, что они вынуждены были руководствоваться каким-то критерием в их отборе. Вряд ли все факты, которыми они вообще располагали, вносились без всякого разбора в летопись. Такое предположение следует отбросить. Весь строй «Повести», мышление летописцев, переработка, произведенная ими при изучении и пользовании материалами источников, говорят против этого. Этот критерий естественно вытекал из общего взгляда летописцев на историю своего отечества, из того, что они считали в ней главным, определяющим. Таким критерием был цер-ковно-государственный принцип, определяющий для авторов «Повести» все остальное в истории Руси. От состояния государства и церкви, от усиления княжеской власти и распространения православия, неотделимых в сознании летописцев друг от друга, они видели залог благополучия и самого существования своей страны. Поэтому все, что относилось к проблемам, связанным с государством и церковью, как уже было показано, включалось в «Повесть».

Средоточием государства для летописцев был князь, а для церкви — монастыри, вот почему основная масса фактов посвящена именно им. Очень многое поэтому из того, что нам сегодня кажется существенным и важным, летописцы не заметили или коснулись мимоходом, случайно задев при рассмотрении других проблем. Хозяйственный и общественный строй, организация власти, положение населения, языческая религия — все это осталось за пределами исторических интересов летописцев.

Оставив в стороне целый ряд существенных событий, летописец отобрал факты, имеющие отношение только к истории княжеской власти и церкви. Здесь он проявил массу усилий и терпения вплоть до изыскания мельчайших подробностей в исторических ситуациях и характеристике действующих лиц. Факты, связанные с происхождением славян, он отбирает с тем, чтобы показать древность своего народа и его равноправность с другими. География и этнография славян ему нужны не только сами по себе, но и для того, чтобы очертить ту территорию и те племена, которые должны по принципу родства или исторической давности входить в состав Киевского государства, а также для того, чтобы противопоставить «звериный образ» и тьму жизни первобытных племен человечности и свету православной религии.

Внешние отношения живо занимают летописца — в них он черпает уверенность в силах государства, нарастании его мощи и его пределов, а договоры Олега и Игоря с Византией подтверждают эту убежденность. Почти одновременно с возникновением централизованного государства начинается христианское просвещение Руси: «предвозвестницей христианской земле» была Ольга, а уже при Владимире Русь крестилась. Здесь летописец превзошел сам себя: не имея достаточного количества существенных фактов, он затратил огромный труд для изыскания и воссоздания событий. В последующем, при Ярославе и его преемниках, летописцы переходят к фактам междоусобий. Вместе с тем на этом фоне они изображают историю церкви Печерского монастыря и жизнь его старцев. Мы хорошо знаем личные качества и семейную жизнь князей, детали их жизненного пути, а также жизнь и монашеские подвиги иноков Печерского монастыря. Нам известно большинство небесных явлений в период существования Киевской Руси потому, что это, по мнению авторов, имело отношение к судьбам государства. Нам известны видения монахов Печерской лавры, их сны и те искушения, которым их подвергла нечистая сила.

Понимая под существенными фактами такие, которые оказывают то или иное непосредственное или опосредованное влияние на ход исторического процесса, надо сказать, что в «Повести» содержится довольно большое количество упоминаний о событиях, не имеющих первостепенного или даже вообще важного значения. Еще А. А. Шахматов заметил, что, описывая княжение Ярослава, составитель свода внес в него не имеющие важности события. К ним А. А. Шахматов отнес «указание года рождения пяти сыновей Ярослава из общего числа семи», явление кометы и упоминание о смерти сына князя Мстислава Евстафия [33]. К подобным же несущественным фактам следует отнести анекдот об апостоле Андрее, посвященный русскому обычаю париться в бане, рассказ о чудском кудеснике и вызывании бесов, подробное изложение о перенесении мощей Феодосия и исполнении его предсказаний, рассуждение о необходимости воздавать хвалу ангелам (не имеющую отношения к аналогии, которую пытался провести летописец между событиями в Ладоге и в Древнем Египте), длинную выписку из хронографа [34].

Вместе с несущественными в «Повести» содержится довольно значительное количество вымышленных известий или, точнее говоря, фактов, отличающихся субъективным содержанием. Эти «субъективные факты» представляют собой плоды фантастического (в той или иной степени) отражения окружающей действительности человеком эпохи средневековья, являются следствием недостаточного (в сравнении с последующим временем) опыта и знаний. Не умея объяснить явление, человек находил его разгадку в сверхъестественном, в чудесах как средстве объяснения. Так, один из составителей летописи предлагает нам довольно длинный рассказ на тему о том, как «от волхования сбывается чародейство», заимствованный им из «Хроники» Георгия Амартола.

К числу фактов, имеющих субъективное содержание, следует отнести известие о числе кораблей, которыми располагал Олег, победивший Византию. Летописец называет цифру 2 тысячи, а Игорь, по его сведениям, имел в своем распоряжении уже 10 тысяч кораблей. К той же серии фактов надо отнести рассказ о сватовстве к Ольге византийского императора (««Хочу взять тебя в жены себе». Она же ответила: «Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью. А у христиан не разрешается это — ты сам знаешь». И сказал ей царь: «Перехитрила ты меня, Ольга»»). На совести составителя мы должны оставить причитания дьявола, которые он произносит во время крещения Руси («Увы, мне! Прогоняют меня отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не слышно было учения апостольского, не знали здесь бога, но радовался я служению тех, кто служил мне. И вот уже побежден я невеждой, а не апостолами и не мучениками, не буду уже царствовать более в этих странах» [35]).

К той же серии «субъективных фактов» относится известный фольклорный рассказ о «белгородском сыте», когда осажденные печенегами жители города обманули их, вырыв два колодца и наполнив их болтушкой и «пресладким сытом». Прибывшие «лучшие мужи» от печенегов были поражены увиденным и поверили речам белгородцев, говоривших: «Зачем губите себя? Разве можете перестоять нас? Если будете стоять и десять лет, то что сделаете нам? Ибо имеем мы пищу от земли. Если не верите, то посмотрите своими глазами».

Более серьезный характер носит субъективизм, проявленный древним писателем при изложении истории мученичества «страстотерпцев» Бориса и Глеба. Здесь ему пришлось заниматься довольно сложным видом творчества, целью которого было эмоционально воздействовать на читателя. Рассказ содержит главным образом передачу вымышленных летописцем монологов-песнопений будущих святых и их чувств (довольно трафаретного свойства), которые ими владели перед смертью. В связи с народным восстанием на Белоозере составитель «Повести» счел нужным рассказать о внешнем виде и «заблуждениях бесов», коварных сетях, которые они расставляют человеку («Особливо же через женщин бесовские волхования бывают, ибо искони бес женщину прельстил, она же мужчину» [36]).Особенно важно для бесов было «прельщение» братьев-монахов Печерского монастыря, проявивших образцы стоицизма и жертвенности во славу христианской религии.

Если учесть, что «Повесть временных лет» является сводом, составленным несколькими авторами, то становится понятным то сравнительно большое количество фактических противоречий, которое в ней содержится. Возможно, они были увеличены переписчиками, которые тоже вложили свою лепту в путаницу, имеющую место в летописи. Одна из глав работы М. X. Алешковского «Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в Древней Руси» посвящена изучению этой проблемы. Глава так и называется: «Противоречия летописных текстов» . В ней указывается, что в пределах одного года временная последовательность не выдержана: месяцы идут друг за другом вразброс, а между тем для летописца хронологическая последовательность имела принципиальное значение.

Есть целый ряд фактических противоречий. Первоучителем славян в одном месте именуется апостол Андрей, а в другом — Павел; совершенно запутано и не поддается никакой расшифровке понятие «Русь»: в «Повести» оно именуется то как западноевропейское, то как восточнославянское племя. По-разному описан путь «из варяг в греки», а основание Новгорода приписывается то славянам, то князю Рюрику. По-разному также сообщается об основании города Пе-реяславля. По одной версии, в 968 г. Киев был освобожден Святославом, по другой — воеводой Претичем. Несколько раз летопись сообщает о приходе печенегов под Киев и каждый раз говорит, что впервые. Владимир, задумав выбрать веру, принимает посланцев из четырех стран, а потом посылает своих послов только в три. Небесные знамения в одних случаях определяются как посылаемые провидением «на зло», в других—«на добро». Есть еще целый ряд несообразностей, которые можно объяснить только участием разных авторов и неловкими интерполяциями.

Отдельные уязвимые места, имеющие место в работе летописцев, не могут свидетельствовать отсутствия у составителей «Повести» критического отношения к фактам. Д. С. Лихачев заметил у составителей «первые элементарные предпосылки исторической критики» [38]. Летописец не только отбирает и компонует свой материал, в отдельных случаях он встречается с разными версиями, касающимися одного и того же события, и здесь волей-неволей вынужден рассуждать, заниматься поисками, исходить в своих выводах из показаний источников, их сопоставления и обстоятельств дела. Эта историческая критика касается лишь самых отдаленных времен существования государства, решающее же влияние на выводы летописца имеют, как это видно, его концепции величия и древности Русского государства.

Первое опровержение касается Олега, прозванного Вещим. Против этого почетного прозвища и восстает летописец, «так как были люди язычниками и непросвещенными» [39]. Надо сказать, что в «Повести временных лет» нет ничего, что могло бы подтвердить славу Олега вещать, поэтому, действительно, нет никаких оснований считать его Вещим. Такая же аргументация для доказательства применяется летописцем и при упоминании о месте крещения Владимира — он считает его плодом вымысла «не знающих истины». «Невеждами» летописец называет и тех, которые полагают, что «два медных идола и четыре медных коня», которые Владимир, отправляясь из Корсуни, захватил с собой,— мраморные. Собственно, в этих утверждениях летописца нет никакого обоснования, а только отрицание противоположного мнения, приправленное презрительным к нему отношением. Это, так сказать, первичная форма критики.

Некоторая аргументация приводится составителем в его полемике с анонимным оппонентом о Кие, основателе города, давшем ему свое имя. Доказывая княжеское звание Кия, летописец подтверждает это двумя соображениями: «хождением» к иноземному царю, имя которого осталось неизвестным, и основанием города Киевца на Дунае [40]. Конечно, здесь очень рано еще говорить об исторической критике, но некоторые рассуждения критического порядка в последнем случае достойны быть уже отмеченными. Приведенные примеры свидетельствуют о попытках летописцев выйти за пределы источника и проявить самостоятельность в его оценке, отличной от той, которая заложена в самом известии.

Если позволено говорить об исторических методах, применяемых летописцами, то только в плане их объективного наличия. Сами летописцы, разумеется, такими понятиями, как метод, не оперировали и не могли оперировать, так же как человек, не сведущий в грамматике, не знает, что он употребляет самые разнообразные грамматические формы. Однако это ничуть не мешает ему пользоваться ими. Так или иначе летописцы пользовались различными историческими методами, важное значение среди которых имел генетический способ получения знания о прошлом. Будучи важнейшим показателем историзма, присущего составителям «Повести временных лет», генетический метод применялся ими не так неосознанно, как можно представить себе на первый взгляд. Об этом говорит уже само заглавие «Повести», свидетельствующее о том, что авторы первого русского исторического труда рассматривали историческое знание прежде всего как генетическое. В заглавии «Повести» содержатся следующие знаменательные слова, известные каждому образованному человеку: «Вот повести минувших лет, откуда пошла Русская земля, кто в Киеве стал первым княжить и как возникла Русская земля». Это ничего другого не может означать, как стремление исследовать происхождение, генезис Руси и ее государственности, причем самые отдаленные ее истоки («откуда пошла... и как возникла» [41]).

«Повесть» рассказывает о происхождении славян из дунайской прародины таким образом, что новейший исследователь С. П. Толстов пишет: «Я думаю, мы имеем полное право считать, что сказание Нестора о начале славянства может быть реабилитировано. Конечно, оно не должно восприниматься буквально. Народные этногенические сказания имеют свои законы развития, и им в большей мере присуща та восходящая к родовым генеалогиям тенденция, которая нашла свое отражение в Библии и в этногенических концепциях индоевропеистики. Безусловно, речь не может идти о «дунайской прародине славян», о «расселении славян с Дуная» в такой мере, как не может быть речи и об их расселении с Припяти, из области лужицкой культуры или с среднего Днепра. Любая из этих точек зрения односторонняя в своей исключительности, хотя в каждой из них есть свое зерно истины — убедительно устанавливаемый их авторами и защитниками факт неразрывной исторической связи раннесред-невековых славян с древним населением каждой из этих территории» .

Помимо общего происхождения славян летописец сохранил известия о происхождении отдельных восточнославянских племен (кривичей, северян), правда слишком лаконично изложенные,— видно, что по этой проблеме у составителя «Повести» явно не хватало материала. «И по смерти братьев этих (Кия, Щека и Хорива) потомство их стало держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у Дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра, их же город — Смоленск. Именно там сидят кривичи, от них же происходят и северяне» [43]. Вот и все известие, несмотря на свою краткость, очень важное.

Иначе дело обстоит в тех случаях, когда составитель, не найдя необходимых данных в местных источниках, обращается к авторитету Библии и византийских хроник, повествующих о мировых событиях на основании того же Священного писания. Здесь здравый смысл изменяет летописцу, его показания становятся расплывчатыми и густо сдабриваются религиозной фантастикой. Рассуждая о происхождении половцев, нашествия которых, производя громадные опустошения, достигали Киева, летописец ссылается как на источник на «Откровение Мефодия Патарского» и, по всей вероятности, «Хронику» Георгия Амартола. Тем не менее первоначальное местообитание («Вышли же они из пустыни Етривской между востоком и севером») указано в общем направлении правильно (половцы жили в X в. на территории нынешнего Казахстана), как и их этническая принадлежность («вышло их 4 колена: торкмены и печенеги, торки, половцы») к тюркской группе народов.

Дальше уже идет характерная для раннего средневековья религиозная фантастика, связанная с библейскими рассказами: «Мефодий же свидетельствует о них, что 8 колен пробежали, когда изрубил их Гедеон, да 8 их бежало в пустыню, а 4 он изрубил. Другие же говорят: сыны Амоновы, но это не так: сыны ведь Моава — это хвалисы, а сыны Амона — это болгары, а сарацины от Измаила выдают себя за сари-нов (сыновей Сары) и назвали себя сарацины, что значит: «Мы Сарины». Итак, хвалисы и болгары происходят от дочерей Аота, зачавших от отца своего, потому и нечисто племя их. А Измаил родил 12 сыновей, от которых пошли торкмены, и печенеги, и торки, и куманы, то есть половцы, выходящие из пустыни. И после этих 8 колен, в конце века, выйдут заклепанные в горе Александром Македонским нечистые люди».

«Повесть временных лет» не могла пройти мимо проблемы основания «матери городов русских» Киева. Во вкусе того времени она ведет свой рассказ о построении города на трех холмах тремя братьями, из которых старший дал свое имя будущей столице Древнерусского государства. Много места «Повесть» посвящает истории основания церквей, и особенно Печерского монастыря, которую летописец рассказывает, не опуская мельчайших деталей, ему ставших известными, начиная с «пещерки малой», выкопанной пресвитером Иларио-ном (впоследствии назначенным князем Ярославом митрополитом). Вставная повесть об основании Печерского монастыря так и начинается словами составителя: «А теперь расскажем, почему прозвался Печерский монастырь» [44].

Вообще происхождение названий — племенных и географических — занимает летописцев. Они никогда не забывают сказать об этом, когда знают. Так, радимичи и вятичи прозвались так потому, что во главе родов их стояли два брата — Радим и Вятко. (В данном случае имеет место трафаретная для раннего средневековья манера.) Хуже дело обстоит с понятием имени «варяг», запутанным составителями «Повести» до такой степени противоречия, что, несмотря на усилия ученых, в течение длительного времени распутать этот узел так и не удалось. Подробно рассказывают летописцы о происхождении славянской грамоты. Таким образом, особое внимание к генезису явлений типично для составителей «Повести временных лет».

Довольно удачно для начального периода исторического знания летописцы применяют сравнительный метод, как известно, имеющий в своей основе восполнение недостающих сведений путем сравнения однотипных явлений, разных по времени. Рассматривая первобытные обычаи славян, составитель летописи совершенно правомерно видит те же явления в более глубокой древности, у народов Древнего Востока и Европы. Соответствующее место у Георгия Амартола помогает ему понять самому и разъяснить читателю, что «звериный обычай», которым жили славянские племена, представляет собой стадиальное, выражаясь современным языком, явление. Более того, летописец с помощью того же сравнительного метода приходит к замечательному выводу о том, что половцы в его время переживают ту же стадию общественного развития, которая была характерна для народов Древнего Востока и для славян в начальную эпоху их жизни. Кульминацией применения сравнительно-исторического метода является восполнение составителем летописи недостающих звеньев истории Руси по данным византийской истории. Здесь летописец, пользуясь византийскими хрониками, реконструировал историю Древней Руси, главным образом за счет известий о событиях внешних отношений между славянами и Восточно-Римской империей.

Сравнивая имеющиеся у него русские известия с событиями, сообщаемыми византийскими авторами, один из составителей «Повести» определил их совпадение во времени и восполнил тем самым недостающие или недатированные события отечественной истории. Таким методом была вообще определена хронологическая основа ранней истории Киевской Руси, а также отдельные ее события (в частности, под 6360 (852) г. — первая дата, поход Аскольда и Дира на греков — в 6374 (866) г. и многие другие даты, не раз уже упомянутые по разным случаям [45]).

Нельзя сказать, что сравнительно-исторический метод был использован в «Повести» безукоризненно, но, помня о том, что это было одно из первых исторических произведений на Руси, мы должны прежде всего ценить самый принцип. В частности, можно указать на пример того объяснения, которое представил летописец по поводу северных народов, живущих за Югрой. Объяснение это затемнено религиозной идеологией. «...Александр,— пишет летописец, цитируя Ме-фодия Патарийского, — убоялся, как бы они не размножились и не осквернили землю, и загнал их в северные страны в горы высокие; и по повелению божию сомкнулись за ними горы великие, только не сошлись горы на 12 локтей, и тут воздвиглись ворота медные и покрылись сунклитом; и если кто захочет их взять, не сможет, ни огнем не смогут сжечь, ибо свойство сунклита таково: ни огонь его не может сжечь, ни железо его не берет. В последние же дни выйдут 8 колен из пустыни Етривской, выйдут и эти скверные народы, пребывающие в горах северных, по повелению божию» [46].

Летописец прибегает иногда к методу аналогий, стремясь подтвердить свои выводы ссылками на прошлое, на опыт всемирной истории, материал которой он черпает из византийских хроник, в частности из той же «Хроники» Георгия Амартола. Нельзя сказать, что все эти аналогии выдержали бы критику с точки зрения логики, однако в те времена они не только производили впечатление своей ученостью, но и казались весьма убедительными. Выступая против «волхования и чародейства», составители летописи, закончив рассказ об удивительной смерти князя Олега, предсказанной кудесниками, обращаются к истории Рима, где находят аналогичные примеры «волшебного обольщения», и приходят к выводу о том, что «всеми подобными делами испытывается наша православная вера».

Рассуждая о знамениях на небе (которым приписывалось большое влияние на государственную жизнь), летописец ищет подтверждения своих суждений аналогичными событиями всемирной истории: в Сирии, Иерусалиме, Византии и в Африке. К таким же аналогиям относится и рассуждение об ангелах, сопровождаемое довольно длинными ссылками на Александра Македонского и библейские сюжеты [47]. Другой характер носят аналогии, применяемые составителем летописи при оценке деятельности княгини Ольги и князя Владимира Святославича. Выдающиеся достоинства первой подтверждаются ссылкой на «эфиопскую царицу», а второго — на римского императора Константина. В том и другом персонаже летописцы ищут черты, позволяющие наиболее полно и, главное, убедительно нарисовать исторический образ.

Наибольшее применение в «Повести временных лет» нашел прагматический метод, в основе которого лежит взгляд на историческое знание как имеющее воспитательный и практический смысл. Примерами из истории летописцы стремятся бичевать пороки и возвеличить добродетель, доказать, что добро в конечном итоге торжествует, а зло наказывается. В летописи даны персонажи, достойные подражания, идеальные типы, по которым следует строить жизнь истинному христианину. «Речь философа», сочиненная одним из составителей «Повести», вся посвящена пропаганде православия, проникнута назиданием.

Большой силой воздействия обладает знаменитое «Поучение» Владимира Мономаха, сохраненное нам летописью. Это два больших куска летописи, вставленных с целью прагматического изучения истории. Помимо них в летописи рассыпаны отдельные поучительные рассуждения, посвященные разным случаям общественной и частной жизни. Так, «Повесть» предваряет от соблазна злой жены и восхваляет словами библейского Соломона «жену добрую»: «Дороже она многоценного камени. Радуется на нее муж ее, ибо делает она жизнь его счастливой. Достав шерсть и лен, делает все необходимое руками своими. Она, как купеческий корабль, занимающийся торговлей, издалека собирает себе богатство и встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное рабыням своим». Комбинируя Священное писание с фактами отечественной истории, летописцы обращаются к князьям, указывая им на пример князя Владимира Святославича, который пытался привлечь на свою сторону народ с помощью угощений и благотворительности и всячески ублажал дружину — непосредственную опору своей власти [48].

Тот же практически-пропагандистский характер носит и изложение «символа веры», направленное против «учения от латинян» и приуроченное к моменту крещения Владимира, а также рассуждение о христианском просвещении, которое текстуально связано с рассказом о крещении Руси. Следует отметить, что нравоучения летописцев редко бывают отвлеченными. Они почти всегда приурочиваются к какому-либо событию или лицу, имея, таким образом, предметную сущность, сочетая конкретное и общее. «Повесть» осуждает «ложь человеческую», грозя за это гибелью. Особенно обращается внимание на божью кару, которая неминуемо постигнет грешных. Такой божьей карой, по утверждению «Повести», является нашествие вражеских племен на Русь. «Это ведь бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от скверных дел,— пишет составитель.— Так он наказывает нас нашествием поганых; это ведь бич его, чтобы мы, опомнившись, воздержались от дурного пути своего» [49]. Междоусобная война, по определению летописцев, представляет собой результат козней дьявола и кары божьей. Из этой же посылки идет и определение княжеских распрей. Прагматический метод, применяемый летописью, помимо практических целей, преследуемых составителями, во многом навеян традициями античной истории и влиянием библейского богословия.

Наряду со всеми достижениями в области исторического знания нельзя забывать, что летописец оставался во многом в плену понятии своего времени, уровня знании своей эпохи. В основе работы средневекового историка все-таки остается компиляция. По существу «Повесть временных лет» состоит из источников, разысканных летописцами и систематизированных по годам. Эти источники еще слабо связаны между собой в конкретном изложении, и нередко в них не устранены противоречия внутренние, имеющиеся, как правило, в тех случаях, когда составитель держал в своих руках несколько или по крайней мере два свидетельства об одном и том же событии. Помимо соединения источников по годам летописцы вставляли отдельные большие по объему повествовательные сюжеты. «Повесть временных лет» представляет собой, строго говоря, сводку трудов разного времени и разного содержания. Поэтому авторов ее следует называть скорее всего составителями.

Средневековая схоластика оказала свое заметное влияние на «Повесть». Ссылки на авторитеты играют в ней важное значение. Вообще авторитаризм в представлении летописцев совпадает с истинностью. Слепая вера в авторитет Священного писания и византийских хронистов заставляет их делать грубые исторические ошибки, вроде той, которая допущена, например, при попытке объяснить происхождение половцев или падение оленей из низко спустившихся туч. «Если же кто этому не верит,— пишет составитель,— пусть почитает Хронограф» [50]. В этих словах, сказанных в общем невзначай, многое открывается в мировоззрении летописцев. Неизгладимый отпечаток на «Повесть временных лет» наложила Библия.

Авторитаризм, усвоенный составителями «Повести», в значительной степени мешал достаточно глубоко познавать жизнь, общественный опыт, социальную практику. Умозрительность, систематизация давно избитых истин, морализирование, присущее составителям «Повести», — все это идет от схоластического метода.

«Повесть временных лет» представляет собой одну из первых в нашей отечественной историографии попыток воспроизвести историческую действительность, реконструировать исторические факты. Составители летописи собрали огромное количество разнообразных фактов, сумели их правильно, в хронологическом порядке скомпоновать, найти связи между ними, отыскать аналогии, сравнения, сделать обобщения, разглядеть наиболее важное во тьме прошлого. Схоластический метод, довлевший над знанием той отдаленной эпохи, во многом преодолевался ими: как бы там ни было, жизнь заставляла учиться прежде всего у нее, указывала на ошибки и правильные решения — словом, заставляла задумываться, а не только слепо следовать истинам, освященным седой стариной. Эти противоречия и определили принципиально ту картину исторической действительности, которую со всеми ее достоинствами и недостатками воспроизвела «Повесть».

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ "СПОСОБЫ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ ИСТОРИЧЕСКИХ ФАКТОВ"

[1] См. по этому вопросу: М. К. Каргер. К характеристике древнерусского летописца.— «Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы», т. XI. М.—Л., 1955.

[2] ПВЛ, ч. 1, стр. 302—303, 307, 279.

[3] Там же, стр. 299, 237, 302.

[4] Н. И. Костомаров. Собр. соч. Исторические монографии и исследования, кн. 5, т. 13. СПб., 1904, стр. 338.

[5] Там же, стр. 295.

[6] Н. И. Костомаров. Указ. соч., кн. 6, т. 13. СПб., 1904, стр. 295, 314.

[7] И. Хрущов. Древние русские сказания в летописях,— Журнал министерства народного просвещения, ч. CLXXIV. СПб., 1874, стр. 178—179.

[8] В. П. Адрианова-Перетц. Древнерусская литература и фольклор. Л., 1974; Д. С. Лихачев. «Устные летописи» в составе «Повести временных лет».— «Исторические записки», 1945, № 18; ею же. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947; его же. «Повесть временных лет», ч. 2. Приложения. М.—Л., 1950; его же. Возникновение русской литературы. М.—Л., 1952, и др.

[9] ПВЛ, ч. 2, стр. 35—36.

[10] Письменные источники «Повести временных лет» блестяще исследованы А. А. Шахматовым в труде: ««Повесть временных лет» и ее источники».— «Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV, М.—Л., 1940.

[11] ПВЛ, ч. 1, стр. 211, 213, 353, 369.

[12] А. А. Шахматов. «Повесть временных лет» и ее источники.— «Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV, отд. III.

[13] В. И. Истрин. Замечания о начале русского летописания. По поводу исследования А. А. Шахматова в области древнерусской литературы.— «Известия Отделения русского языка и словесности Российской Академии наук, 1921 г.», т. XXVI. Пг. 1923, стр. 83—84.

[14] ПВЛ, ч. 1, стр. 222, 225—226, 231—236.

[15] Там же, стр. 249.

[16] Там же.

[17] А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, стр.487.

[18] ПВЛ, ч. 1, стр. 388.

[19] Там же, стр. 368—369.

[20] Там же, стр. 399—400, 331.

[21] Там же, стр. 295—296.

[22] Там же, стр. 339.

[23] Там же, стр. 352.

[24] Там же, стр. 388—389, 386—387.

[25] А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, стр. 489.

[26] М. Л. Приселков. История русского летописания. XI—XV вв. Л., 1940, стр. 18—20.

[27] А. А. Шахматов. «Повесть временных лет» и ее источники.—-«Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV, стр. 29.

[28] ПВЛ, ч. 1, стр. 208.

[29] Там же, стр. 214, 254, 368.

[30] Там же, стр. 368—369.

[31] Там же, стр. 213.

[32] Подробнее по конкретным вопросам, связанным с хронологией «Повести временных лет» см.: А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; его же. «Повесть временных лет» и ее источники.—«Труды Отдела древнерусской литературы», т. IV. М.—Л., 1940; Д. С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947; его же. «Повесть временных лет», ч. 2. Приложения. М—Л., 1950, и др.

[33] А. А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах, стр. 464—465.

[34] ПВЛ, ч. 1, стр. 208, 320, 339—341, 395, 400.

[35] Там же, стр. 227, 220, 229—230, 241—242, 280.

[36] Там же, стр. 286—287, 289-294, 319—321.

[37] М. X. Алешковский. «Повесть временных лет». Судьба литературного произведения в Древней Руси. М., 1971, стр. 14—20.

[38] ПВЛ, ч. 2, стр. 134.

[39] ПВЛ, ч. 1, стр. 222.

[40] Там же, стр. 276, 279, 209.

[41] Там же, стр. 205, 207.

[42] С. П. Толстое. «Нарцы» и «волхи» на Дунае.— «Советская этнография», 1948, № 2, стр.37.

[43] ПВЛ, ч. 1, стр. 209.

[44] Там же, стр. 353, 304.

[45] Там же, стр. 211— 212, 213, 215.

[46] Там же, стр. 369.

[47] Там же, стр. 227-228, 310-311, 398, 390-391, 395-397.

[48] Там же, стр. 255, 284—285.

[49] Там же, стр. 346. [50] Там же, стр. 400.

К оглавлению :: На следующую страницу

К началу страницы